14 марта 1942 года Михаил Храпченко, председатель Комитета по делам искусств при СНК СССР, доложил Сталину об итогах работы Комитета по Сталинским премиям. Крупнейшими произведениями 1941 года в области литературы названы «Падение Парижа» Ильи Эренбурга (роман по частям публиковался в журнале «Знамя» с марта 1941 года), «Дмитрий Донской» Сергея Бородина (первый исторический роман талантливого прозаика, весь тираж отправили в действующую армию), военные очерки Ванды Василевской и Юрия Яковского, «Подпольный Баку» Мамеда Ордубади и «Пылающий горизонт» Арази (романы о революционном движении на Кавказе).
Сохранились стенограммы заседаний комитета с результатами голосования 16—18 февраля. Мнения распределились так: премия I степени – «Падение Парижа» (17 голосов), «Дмитрий Донской» (11 голосов), очерки Василевской (6 голосов), премия II степени – «Дмитрий Донской» и «Подпольный Баку» (по 8 голосов). Храпченко в докладе отметил, что считает целесообразным присудить премии II степени Бородину и Василевской, а I степени – Эренбургу и Василию Янчевецкому. «Роман „Чингиз-хан“ напечатан в 1939 году. Однако выдающиеся качества этого произведения позволяют включить его в этом году на Сталинскую премию с некоторым нарушением установленного порядка выдвижения кандидатов» [9].
Удивительное исключение! Храпченко игнорировал любимца вождя – Алексея Толстого, заявившего на соискание роман «Хмурое утро», окончание «Хождения по мукам». Он пояснил в отдельном докладе Сталину, что это часть трилогии, которая в целом достойна присуждения премии («Хождение по мукам» получит премию I степени в 1943 году). И при этом осмелился предложить дать премию II степени Алексею Свирскому за книгу «Моя жизнь», изданную в середине 1930-х! [10]. Возможно, за Свирского – старого, больного, оставшегося в Москве – замолвил слово его давний друг Немирович-Данченко, возглавлявший Комитет по Сталинским премиям.
А кто попросил за Янчевецкого? Александр Фадеев, ценивший его сочинительский талант? Вернувшись с Калининского фронта, Фадеев в феврале 1942 года занимался делами Союза советских писателей в Москве. Ничто не мешало ему связаться с Томском, куда эвакуировался Комитет по делам искусств, но у него хватало забот помимо помощи не самому знаменитому прозаику. Он мог высказать свое мнение о кандидатах, когда Сталин знакомился с проектом постановления по премиям. Это мнение напечатано в «Правде» 12 апреля 1942 года вместе со списком лауреатов: «Роман В. Янчевецкого (В. Яна) по широте охвата событий, по обилию материала, по зрелому мастерству – одно из наиболее выдающихся и своеобразных явлений советской литературы последних лет».
Первой премии удостоилось «Падение Парижа» – «роман о недавнем прошлом, из которого можно извлечь немалые исторические уроки». Вторые премии получили Сергей Бородин и – раз уж допущено «некоторое нарушение установленного порядка выдвижения кандидатов» – Анна Антоновская за роман «Великий Моурави» о выдающемся грузинском политике и полководце Георгии Саакадзе. Третью и четвертую части романа Гослитиздат выпустил в 1941 году. Этого лауреата выбрал лично товарищ Сталин [11].
***
Ян узнал о награждении прежде, чем открылись газетные киоски. Вот как это описано в беллетризованной биографии первого секретаря ЦК КП (б) Узбекистана.
Лауреат Сталинской премии. Ташкент, 1943 год (из архива семьи Янчевецких).
«Он не упускал случая обрадовать, если мог, и одного человека. Первый узнал, что писатель Василий Ян отмечен за роман «Чингиз-хан» Сталинской премией.
– Владимир Иванович, – попросил помощника Попова, – приведи-ка Яна сюда.
Во времени, как обычно, не ориентировался, и Попов возразил:
– Поздно, Усман Юсупович. Одиннадцатый час. – Найди.
В темноте привезли счастливого Яна-Янчевецкого.
– С вас суюнчи, – сказал Юсупов, смеясь…» [12].
Суюнчи – положенный по узбекскому обычаю подарок тому, кто принес добрую весть. На самом деле Ян ехал в ЦК, приготовившись к самому худшему. Сохранилось свидетельство – письмо его ташкентской знакомой, жившей по соседству: «Однажды в 12 ночи приезжает за ним машина: „Едем“. „Куда?“ Старик испугался и взял с собой на всякий случай чашку, кусок хлеба и полотенце. Его привезли в ЦК, вручили грамоту, сто тысяч рублей. На другой день он получил квартиру из двух комнат с телефоном, литерный паек и все, о чем мы мечтаем в тылу» [13]. Как видно, Янчевецкого не оставляла мысль, что и его когда-нибудь могут «забрать» – как «бывшего», скрывающего свое прошлое, или же брата политического преступника, или по совокупности. Но вряд ли он боялся. Он столько повидал и перетерпел в жизни, что был готов ко всякому испытанию.
Премию ему, конечно, вручили не в ту же ночь, а ордер на жилье – не на следующий день. Яну предоставили две комнаты в одноэтажном доме на улице Ленина в июне 1942 года. «Моя комната маленькая, где в высоко расположенные окна я вижу верхушки тополей и плывущие облака, – рассказывал он в письме сыну о своем рабочем месте. – У меня письменный стол, полки с любимыми книгами, кровать и над нею мой руководитель в умственных скитаниях и фантазиях „Демон“ Врубеля… Она [комната] напоминает каюту капитана Немо, в которой он путешествовал по океанам на „Наутилусе“. Я же путешествую в минувших столетиях и народах» [14].
«Демон» – эскизный набросок Врубеля, не весть как попавший в Ташкент – был единственным капризом, который Ян позволил себе на премию. Деньги он получил в июле: 100 000 рублей – огромную для того времени сумму (к примеру, средняя зарплата рабочего на производстве составляла 480 рублей в месяц). К тому же пошли гонорары. Журнал «Новый мир» спешно напечатал «Батыя», предложив 1200 рублей за издательский лист – вдвое выше былого гонорара Гослитиздата, наконец-то подписавшего «Батыя» к печати. Ян расплатился с долгами, пожертвовал часть премии на танковую колонку Союза писателей и в Фонд обороны, помог семье сына и нуждавшимся друзьям (Давид Самойлов вспоминал, как его отец, заболевший тифом, неожиданно получил перевод из Ташкента – на лечение и питание). И опять остался почти с пустым кошельком. Гослитиздат и Воениздат взялись печатать «Чингиз-хана», Воениздат подписал договор на «Батыя». Но деньги приходили неравномерно, а жизнь в эвакуации была дорога, и к Янчевецкому постоянно обращались за помощью, зная, что «старый Ян не откажет».
А что было на сердце у старого Яна, как он находил в себе силы и не опускал руки – никто не знал. Весной, в начале марта тяжело заболел младший внук. Ян разыскал редкое лекарство и немедля выехал в Алмалык. Путь преграждала вздувшаяся от дождей река, пришлось переправляться вброд. И потом он еще раз проделал тот же путь, чтобы донезти до поселка коробочку с судьфидином. Лекарство не помогло. Малыш Миша умер.
