— Я послежу за тем, чтобы французы закусили удила.
Все остальное — фанфаронство чистой воды, болтовня
Вильгельма. Как только немецкая эскадра кайзера отошла от берега в Петергофе, царь в беседе со своим дядей Алексеем доверительно сообщил:
— Этот надоедливый Вильгельм вызывает у меня тревогу. Он утомил меня своими бесконечными речами. Не могу понять, почему это он позволяет себе в беседе со мной затрагивать подобные вопросы, даже не поставив меня заранее об этом в известность, и я в результате не смог согласовать свои ответы с моими министрами.
Николай чувствовал себя вполне уверенным в самом себе после этого тяжкого визита, который ужасно измотал Александру, но, тем не менее, следует, хоть это и трудно, заметить, что кайзер, этот дьявол во плоти, породил в нем искушение и оно, это искушение, куда гораздо страшнее и губительнее всех совершенных им потом ошибок, способствовало десакрализации его власти и его определенного ему Богом положения в стране, — этим губительным искушением стали пропитанные ядовитой сатанинской серой слова, произнесенные кайзером по поводу Дальнего Востока:
— Ники, Господь приберег для тебя великую славу. Он поручает тебе сделать все, чтобы воссиял Крест Спасителя на берегах Тихого океана... Так будь же достоин этой великой миссии, осознай всю важность и святость такого похода...
И Николай, в гораздо большей мере, чем обычно полагают, плененный этой навязчивой идеей, идеей служить величию России, служа Христу, из-за этих непритязательных слов собирался совершить самую тяжелую свою ошибку за все свое царствование — начать войну в Манчжурии!
Двух императоров — Германии и России — сближала одна особенность: супружеская верность. Как это неудивительно, ни у того, ни у другого вне крепких брачных уз с императрицами, их супругами, не было ни одной женской при вязанности.
В 1881 году Вильгельм женился на Августе-Виктории, дочери герцога Эрнеста Шлезвиг-Гольштейнского. Августу никак нельзя было назвать красавицей, — она была высокого роста и довольно полная. У нее не было ни женского шарма, ни изящества, она одевалась без всякого вкуса, и постоянно краснела; ее главное предназначение состояло в том, чтобы плодить детей. У нее было шестеро сыновей и одна дочь. Вильгельм всегда придерживался в жизни трех весьма примитивных концепций, которые определяли всю жизнь немецкой женщины, —дети, церковь, кухня. Нужно сказать, что она просто обожала своего мужа. Желчный князь Эйленбургский довольно злобно описывает ее в молодости, когда она была влюблена и повиновалась любовным порывам: «Она бежала, скорее, летела к императору, словно пчелка... не могу же я, не осмелюсь, сказать, — как корова, убегающая от лающих собак..
Александра с трудом мирилась с присутствием рядом своей кузины. Со своей стороны, Августа-Виктория сурово осуждала императрицу за то, что та отказывалась от своей религии, в этом она усматривала святотатство и даже позорную брачную сделку.
Брачную сделку? Как будто юная принцесса Алике в это время имела хоть какое-то пусть слабое представление о том, что такое брачная сделка! Корыстные, амбициозные расчеты, в которых Августа-Виктория обвиняла несчастную императрицу существовали лишь в ее воображении. Но психология германской императрицы в полной мере соответствовала ее шарму — то есть нулю!
Августа всегда считала своей первейшей обязанностью — беспрекословное исполнение воли своего хозяина и господина. И она в этом всегда была на высоте. Теперь она получила строгие инструкции — добиться как можно большего расположения к себе Александры. Она абсолютно не справилась с такой задачей во время недельного пребывания в Петергофе, но разве в этом была только ее вина?
Две императрицы фактически были обречены на бесполезные совместные прогулки, они были вынуждены вести беседы о воспитании маленьких детей, о еде и яствах, причем каждая выражала свои личные об этом представления, и банальные взгляды немки выводили царицу из себя и заканчивались жестокой мигренью.
Но она не теряла терпения, терпения, которое позже достигнет истинной святости, и делала все, чтобы ублажить гостью, — организовывала для нее концерты, устраивала морские прогулки по Финскому заливу, полдники с обильным угощением, на которых густой шоколад, — любимое лакомство германской императрицы, — можно сказать, тёк рекой.
Обе властвующие четы распрощались, наконец, дав друг другу взаимное обещание о скорой новой встрече. Через несколько недель они вновь встретятся в Германии. Со своей обычной бестактностью Вильгельм разузнал о том, что Николай предпочитал проводить с женой свой отпуск в семейной обстановке в Гессене, который царица особенно любила, ибо именно с ним были связаны ее лучшие воспоминания детства.
Она вновь стала думать об этом во время второго офици - ального визита, — визита президента Франции Феликса Фора, который состоялся 25 августа 1897 года. В этот памятный день, в четверг, на борту крейсера «Потуо» царем и президентом Французской Республики был провозглашен военный союз. Николай, хотя немного путался в произносимых им речах, твердо противостоял своему кузену Вильгельму, когда заявлял:
— Я счастлив, господин президент Французской Республики, оттого, что Ваше присутствие среди нас создает новые узы между нашими народами-братьями и союзниками, которые решительно настроены всеми своими силами поддерживать мир во всем мире в духе законного права и равенства.
Для русских и французских моряков были устроены грандиозные празднества, и те и другие, смешавшись, весело братались.
Александра с нетерпением ожидала завершения морского праздника. Состояние ее здоровья ухудшалось. Она постоянно думала только о своей второй маленькой дочурке. Она мечтала о скорой поездке на родную землю, где целых две недели в сельской цветущей местности Гессена она будет чувствовать себя настоящей супругой, молодой мамой, наслаждающейся восторгами материнства, забудет о всяком этикете, приемах, всех этих притворных якобы искренних приветствиях, которые мешали ее все более и более проявляющемуся у нее влечению к одиночеству...
Николай разделял радостные чувства своей жены. Их ожидала простая жизнь, — правда, к сожалению, лишь на короткое время! — в маленьком замке Фридберг, и мысль об этом наполняла всего его радостью.
Расположенный между Франктуртом и Дармштадтом особняк, который почему-то помпезно все называли замком, приютился в зеленом ущелье и обладал такой простотой и безыскусностью, к которым богатые, погрязшие в роскоши буржуа относились лишь с презрением.
