Ее увели, а по радио ровно в 6 часов запели: «Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля!» Мне было 14 лет.
Через два дня, и тоже рано утром, пришли за мной. Два человека: один в штатском, с выпиравшим из-под пиджака пистолетом, другой – наш дворник-татарин, очевидно, в роли понятого. Велели взять с собой смену белья, запасную рубашку, кепку, кое-что из съестного, полотенце, мыло и, сказав, что сюда я больше не вернусь, увели на улицу.
У ворот нашего двора стояла какая-то грузовая машина, по-моему «АМО». В кузове сидели на корточках несколько мальчишек примерно моего возраста и один-два младше меня. Испуганные, безмолвные. Присел рядом, спросил, куда нас везут. Узнал – в лагерь для детей врагов народа. Мужчина с пистолетом сел рядом с водителем, дворник ушел к себе.
В кузове с нами находился охранник с винтовкой, он стоял к нам спиной, держась за кабину шофера. Мы проследовали по Донской улице мимо завода «Красный пролетарий», объехали справа Донской монастырь. Стало ясно, что грузовик выедет с правым поворотом на Калужское шоссе, теперешнее начало Ленинского проспекта, и продолжит путь или дальше за город, или снова направо, к центру Москвы. Быстро все сообразив, увидев, что боковые ворота Донского монастыря открыты, я тихонечко приподнялся и, воспользовавшись небдительностью охранника и замедлившимся на повороте движением грузовика, сполз с невеликим своим багажом на дорогу и, как мышь, юркнул в открытые спасительные ворота…
Великое спасибо тем ребятам за то, что не испугались, не предали меня, не привлекли внимания охранника ни единым звуком и дали мне возможность избежать их, конечно, суровой судьбы! Если кто-то остался в живых из тех, кто сидел в кузове, и помнит описанный эпизод, примите коленопреклоненное спасибо! Спасибо вам, замечательные бывшие мальчишки!
Дальнейшие события развивались, как в детективном кино. Я выскочил на Шаболовскую улицу, быстро добрался на трамвае и автобусе до Курского вокзала, нашел – повезло – через несколько минут отходивший поезд на Харьков! Выбрал чуть полноватую проводницу (у меня с детства добрые люди ассоциируются с образом отца, который к последнему, 43-му году своей жизни стал немножко полнеть – раненые ноги не позволяли много двигаться), поведал ей все. Сказал, что хочу скрыться в Харькове на квартире помощника моего отца – юриста Ивони. Мне повезло – я не ошибся в доброте полноватой проводницы. Она спрятала меня на верхней полке за тюками постельного белья, дала погрызть яблочко, и мы двинулись в путь.
Месяц я прожил в темной комнате-чулане с приходившими в гости крысами и черными тараканами. За этот месяц Ивони (прошу прощения, не помню его имени и отчества) связался с Зинаидой Гавриловной Орджоникидзе (наша семья была очень дружна с семьей Орджоникидзе). Она связалась с Михаилом Ивановичем Калининым, под началом которого мой отец еще до революции начинал слесарить на заводе «Айваз» в Петербурге. Они решили спасти меня от печальной лагерной жизни.
Дали знать, что надо срочно явиться в приемную Калинина. Быстрые сборы, прощание с Ивони – и я в Москве. Прямо с поезда на Моховую улицу, в приемную. Прошу доложить, что сын Якова Весника прибыл. Представляю, каково было удивление ожидавших приема, когда какого-то мальчишку, чуть ли не с котомкой в руках, секретарь председателя ВЦИК провел вне очереди в кабинет всесоюзного, как его называли, старосты.
Калинин знал меня совсем маленьким. Мы часто бывали у Орджоникидзе в их кремлевской квартире, где иногда бывал и Михаил Иванович. Первая фраза после «Здравствуй, Женя», была тихо произнесенная: «Маму тоже взяли?» Я сказал: «Да». Михаил Иванович спросил, есть ли у меня родственники в Москве. Узнав, что есть, пожелал мне успехов в учебе, дал какие-то деньги, сказал, что меня никто не тронет, пожал мне руку и приказал отвезти домой. Со мной поехал какой-то человек, привел меня в домоуправление, показал запись в домовой книге: «Несовершеннолетний Евгений Яковлевич Весник, учащийся средней школы, прописан постоянно на площади комнаты в 12 квадратных метров в доме № 42, в квартире 57 по распоряжению М. И. Калинина».
Сургучная печать на двери комнаты была сорвана, и я стал ее постоянным жителем. Остальные три комнаты были украшены сургучом с веревочками и следами грозных печатей. До сих пор я не могу спокойно смотреть на застывшие кружки из сургуча. Они пугают меня своей безжизненностью, мне всегда кажется, что холодный сургуч обязательно таит зло!
Итак, холодный сургуч был снят с моего будущего, и началась полная неизвестности и тревог самостоятельная жизнь. 15 января 1938 года мне исполнилось 15 лет.
В небе парил «отец родной». Сквозь его китель просвечивало неровно бьющееся сердце. Знакомый голос зазвучал где-то над «отцом народов» высоко-высоко и далеко-далеко от него.
Я узнал голос Владыки. «Добрый человек из доброго сокровища (сердце «отца всех» не мигает) выносит доброе, а злой человек из злого сокровища (сердце под кителем замигало) выносит злое».
Почему-то где-то зазвучала лезгинка, послышалась пальба из пушек, и кто-то, тяжело вздохнув, прошептал: «Антракт».
Интерлюдия-4
Так в 1937 году я вдруг потерял отца и мать: отца навсегда, мать на 18 лет. И остался один в 14 лет. Несмотря на пережитую трагедию, я испытываю гордость за отца и мать, ушедших из жизни, победив тех, кто пытался уничтожить их не только физически. Я знаю, что отец победил расстрелявших его. Знаю, что мать победила тех, кто издевался над ней в тюрьмах и лагере, знаменитом лагере «Алжир» под Акмолинском для жен врагов народа, а потом еще в ссылке. Но помнящие мать и здравствующие доселе добрые люди уважительно говорят о ней и ставят в пример другим. Отец и мать реабилитированы. Именем отца названа улица в городе Кривом Роге, открыты мемориальные доски с именем Якова Весника, память о нем сохраняется в музеях завода «Айваз» (ныне объединение «Светлана»), Криворожстроя.
Я счастлив, что до сих пор, будучи уже пожилым человеком, приезжая в Кривой Рог, встречаю людей, вспоминающих отца добрыми словами. А прошло ведь более полувека!
Моя мать после 18-летнего изгнания из общества вернулась в него, преподав многим, и мне в том числе, уроки мужества, стойкости, оставшись после ужасных лет унижений и травли такой же психологически здоровой, энергичной, красивой женщиной, какой была до 1937 года. Это ли не победа над мерзавцами!
Несмотря на крутые повороты в истории страны, из которых толковые, прогрессивные принимаю всей душой, я не могу ни осудительно, ни с иронией отнестись к революционному и партийному фанатизму моего отца. Потому что – я это знаю точно – ни в каких преступлениях и заговорах он не участвовал и был абсолютно честным человеколюбом! Поэтому и расстрелян.
