Жан-Франсуа де Маргонн был женатым человеком, но влюбился в Шарлотту-Лору с первого взгляда и пользовался столь явным расположением этой дамы, что не смог устоять. Бернар-Франсуа, конечно, был возмущен всей этой историей, но потом предпочел закрыть на все глаза, решив, что в его годы надо быть терпимым к определенным и неизбежным сердечным вольностям своей молодой супруги.
Вандомский коллеж был одним из самых известных и при этом одним из самых своеобразных учебных заведений Франции. Основали его монахи-ораторианцы, которые по примеру иезуитов решили посвятить себя воспитанию молодого поколения, но слыли либералами, что не могло не понравиться Бернар-Франсуа. И в самом деле, люди, руководившие коллежем в годы, когда там учился Бальзак (это были Лазар-Франсуа Марешаль и Жан-Филибер Дессень), активно участвовали в революции, были женаты на родных сестрах, но при этом сохранили католическую веру и поддерживали в своем заведении строжайшую дисциплину.
Воспитанники коллежа, размещавшегося в угрюмом замке, окруженном рвом, никогда не уезжали домой на каникулы, они даже не имели права совершать прогулки по городу. Они сами стирали свою униформу и прибирались в комнатах, а по воскресеньям надзиратели проводили тщательную проверку и наказывали их за любую провинность. К тому же специальный цензор коллежа распечатывал все письма, которые получали или отправляли дети.
А. Моруа так характеризует нравы, царившие в Вандоме:
«Удары колокола, а не барабанная дробь возвещали о начале и конце уроков, а также о других занятиях, входивших в распорядок дня. Лицейские правила обычно предписывали громкое чтение какой-либо книги во время трапез. Таким путем стремились предупредить брожение умов. Но наставники-ораторианцы разрешали ученикам разговаривать в столовой. Если им ставили в укор такое послабление, они возражали:
„Помилуйте! Ради воспитания добрых нравов, ради поддержания дисциплины, ради сохранения благотворного влияния на учеников в течение всего года мы отказываемся от каникул, лишая себя отдыха, который они нам сулят, и от экономии средств, которую они дают. А теперь нас упрекают за то, что мы доставляем воспитанникам скромные удовольствия!“»
К этим «скромным удовольствиям» относились редкие загородные прогулки парами под наблюдением педагогов и главного воспитателя. Очень редко и только за особые отличия в учебе воспитанникам разрешали поиграть в мяч или понаблюдать за жизнью животных на соседней ферме.
Как видим, жизнь в коллеже была суровая.
Применялись тут и телесные наказания: провинившихся били по пальцам линейкой, обтянутой кожей, и это было весьма болезненно. А особо непослушных надолго запирали в карцере под лестницей (эту каморку ученики именовали «альковом»).
* * *
Когда Бальзак поступил в младший класс Вандомского коллежа, он был толстощеким и румяным мальчуганом, но молчаливым и грустным. О пребывании в родительском доме у него сохранились самые печальные воспоминания, поэтому и в коллеж он принес с собой какую-то тягостную настороженность, держась с окружающими как затравленный зверек. Он и сам чувствовал свою неуклюжесть, а от этого еще больше робел.
Юному Бальзаку трудно было добиться уважения у других воспитанников. По милости своей предусмотрительной мамаши он почти не имел карманных денег и потому не мог участвовать в общих мероприятиях. Родители других воспитанников приезжали в Вандом в дни раздачи наград за успехи; его же родители никогда при этом не присутствовали. За шесть лет мать, по словам Бальзака, только дважды посетила его, видимо не желая отступать от духа, царившего в коллеже. В течение всех этих лет и сам Бальзак почти не бывал дома.
До нас дошло одно из писем будущего писателя, адресованное 1 мая 1809 года мадам Бальзак. В нем десятилетний мальчик писал:
«Любезная матушка,
я думаю, папа был огорчен, когда узнал, что меня посадили в „альков“. Прошу тебя, успокой его, скажи, что я получил похвальный лист при раздаче наград. Я не забываю протирать зубы носовым платком. Я завел себе толстую тетрадь и переписываю туда начисто все из своих тетрадок, и у меня хорошие отметки, надеюсь, это доставит тебе удовольствие. Обнимаю от всей души тебя и всех родных, а также всех, кого я знаю.
Бальзак Оноре, твой послушный и любящий сын».
Единственным человеком в коллеже, который относился к Бальзаку более или менее ласково, был отец Лефевр, наставник пятого класса. Он верил в чудеса, и в этом у него было много общего со странным учеником, который, считая себя изгоем на земле, похоже, ждал чудес от неба. В обязанности отца Лефевра входило приведение в порядок громадной библиотеки коллежа (около трех тысяч книг), которая была составлена во времена революции, когда «голодные и рабы» громили окрестные замки. Отец Лефевр должен был давать Бальзаку дополнительные уроки по математике, однако этот добрый священник был скорее поэтом и философом, нежели преподавателем, и охотно разрешал мальчику читать в часы, отведенные для приготовления уроков. Между нами был молчаливо заключен своего рода договор: Бальзак не жаловался на то, что ничему не учился, а отец Лефевр молчал по поводу того, что он брал книги. Впрочем, ничему не учился — это неверно. Как раз именно это чтение, скорее всего, и стало самым полезным из того, что Бальзак почерпнул в коллеже.
Вот мнение по этому поводу А. Моруа:
«Мальчик уносил из библиотеки множество книг, а отец Лефевр никогда не проверял, какие именно произведения выбирает юный Бальзак, который на переменах усаживался под деревом и читал, между тем как его товарищи резвились. Часто он намеренно старался попасть в карцер, чтобы там без помехи читать. Постепенно в нем развилась настоящая страсть к чтению».
С. Цвейг с ним совершенно согласен:
«Грандиозный фундамент всесторонних познаний Бальзака был заложен в эти часы чтения украдкой».
А. Труайя отмечает и еще одно важное последствие этого запойного чтения:
«Оноре без разбору поглощал все, что попадало под руку, впрочем, явно отдавая предпочтение книгам поучительным… Следствием этой неистовой и безрассудной страсти стало желание походить на авторов, которыми он восхищался».
Ребенок будто чувствовал, что в нем зреют мысли, которые нужно было научиться выражать, ибо они достойны того, чтобы быть изложенными. Впрочем, в свое предназначение верил только он сам. В глазах же наставников и товарищей юный Бальзак так и остался весьма заурядным человеком.
В коллеже Бальзак начал писать стихи. Увлеченный этой несвоевременной страстью, он даже начал пренебрегать уроками. В насмешку воспитанники, обращаясь к нему, постоянно повторяли фразу из создаваемой им трагедии: «О, Инка, король злополучный, несчастный!» Им казалось, что это очень остроумно. А ведь мальчик действительно был очень несчастен, но ничто не могло его исправить. Однако руководство коллежа отнюдь не было склонно поддерживать в подростке подобное увлечение, смешанное с гордыней.
