О самом наболевшем: «Ну, ладно, предположим, это немецкие внутренние разборки. А вот тех российских офицеров и их жен-детей, которых вывозили из Группы в чистое поле, в палатки, спешно гнали, как заключенных, по этапу, разламывая судьбы по хребту и наживаясь политически, финансово на хаосе, – их не жаль? Сами немцы не верили, что так неприлично быстро и так мизерно дешево «отделались» от полумиллионного войска победителей».
И совсем грустная концовка: «Словом, 9 ноября – день, конечно, торжественный. И все же, мне кажется, честнее было бы не воспевать его, ставшего результатом внешнего и внутреннего толчка и давшего в свою очередь толчок тектоническим подвижкам на огромном мировом пространстве, безоблачно благородным и красивым. Не все прошли сквозь стену»[12].
Мне кажется, комментарии здесь излишни.
Париж был единственной из столиц иностранных государств, где 9 ноября 2009 года также было официально отмечено падение Берлинской стены. Возможно, этим сегодняшние французы хотели загладить весьма сдержанное отношение своего тогдашнего президента Франсуа Миттерана к перспективе возрождения германского гиганта в центре Европы. Поскольку президент Николя Саркози был в Берлине, возглавлял торжество в Париже французский премьер-министр. Сама церемония была попроще, но не без претензии. На площади Согласия, у Луксорского обелиска, перед гостиницей «Крийон» и посольством США был поставлен десяток гигантских надолбов с большими затемненными окнами, в которых время от времени появлялись освещенные лучами прожекторов виолончелисты, сообща исполняющие произведения современных композиторов. Все это должно было символизировать память о факте музицирования Мстислава Ростроповича у Берлинской стены (правда, музицирование состоялось 11 ноября, но кому интересны лишние детали?).
Немцы реваншировались через два дня, когда французы по традиции праздновали День перемирия (11 ноября 1918 года немецкое командование подписало в Компьенском лесу под Парижем завершивший Первую мировую войну акт о перемирии, который означал фактическую капитуляцию рейха). Для французов Первая мировая до сих пор остается «Великой войной» («La Grande Guerre»), и 11 ноября носит характер всенародного празднества. Все движение на широченных Елисейских полях перекрывается, и кортеж президента республики беспрепятственно следует по ним из Елисейского дворца к Триумфальной арке на площади Этуаль с развевающимся гигантским французским триколором, где президент возжигает огонь у Могилы Неизвестного Солдата. Впервые на этой церемонии присутствовал канцлер ФРГ. Ангеле Меркель выпала честь рука об руку с Николя Саркози зажечь огонь под Триумфальной аркой в знак вечного примирения французов и немцев (в свое время Гельмут Коль и Франсуа Миттеран, также держась за руки, почтили под Верденом память солдат обеих наций, павших в самом кровопролитном сражении Первой мировой войны, но церемония с участием Меркель была более эффектной). Сцена была действительно величественной и трогательной. Но на политику трудно произвести впечатление символическими жестами.
Влиятельная французская «Монд» отмечала в этой связи: «Складывается впечатление, что обе столицы подписали пакт о ненападении, не располагая каким-либо совместным проектом. Эта анемия объясняется также чувством глубокой неудовлетворенности, характерным для последних двадцати лет: германское и французское общества становятся с каждым днем все более чуждыми друг для друга. Инициативная активность 60-х годов – породнение городов и административных единиц, а также лингвистические обмены – затухла. Все больше сокращается знание языка и культуры партнера. Между тем Рейн не должен становиться границей угрюмого безразличия»[13]. От такой унылой перспективы не спасает, как мы видим, даже совместное мифотворчество, которым столь активно занимаются в Берлине и в Париже.
Переписывание истории, подгонка истолкования исторических событий под сиюминутные политические потребности, отсутствие желания (и смелости) взглянуть в лицо реальностей даже недавнего прошлого, память о которых еще жива у многочисленных свидетелей времени, – все это не свидетельствует о мудрости властей предержащих и об их уверенности в прочности своего положения в современном мире. Очень часто такая тяга к искажению истории ведет к ошибочным решениям, принимаемым сейчас, в условиях реальностей, возникших на базе событий недавнего прошлого. Вспомним, как упорно в 90-е годы Запад хотел окончательно «закопать» Россию, считая ее проигравшей стороной, которая утратила всякое значение для глобальной политики. И как российские правители «сдавали» все, считая, что иного выхода для потерпевшей поражение страны просто нет. И как шаг за шагом, преодолевая сильнейшее сопротивление, России удалось в начале XXI века обратить подобное негативное развитие вспять.
Сейчас у гуру международного прогнозирования стало модой при перечислении глобальных факторов грядущих десятилетий называть только США, Китай и (совершенно безосновательно) погрязший во внутренних дрязгах Европейский союз. Иногда к ним причисляют стремительно развивающиеся Индию и Бразилию. Россию помещают при этом по большей части в какое-то межеумочное положение: ей предрекается неизбежное присоединение либо к Европейскому союзу, либо к азиатскому блоку под большим или меньшим влиянием Китая. Если российское руководство станет ориентироваться на подобные пророчества, прогнозы легко могут стать самореализующимися. Именно уверенность в неизбежном и скором экономическом и политическом крахе, предсказанном светилами научного прогнозирования, толкало перестроечных и послеперестроечных руководителей на политику, которую потомки откровенно назовут капитулянтской.
Конечно, трудности и опасности всегда были, они есть и сегодня, вот только непреодолимыми они никогда не являлись и не являются. Для того чтобы начать хоронить себя, большого ума не надо. Могильщиков вокруг более чем предостаточно – активно помогут! Большой ум и воля нужны для мобилизации, для нейтрализации негативных тенденций, для организации перелома в развитии. Стоит лишь попристальнее вглядеться в события недавней истории, чтобы понять это. Мифы и мифотворчество призваны помешать учиться у истории. К ним нельзя относиться безразлично. А кто может объективнее и убедительнее сформулировать уроки истории, чем причастные к ней свидетели времени? Именно по этой причине я не могу молчать, тем более что судьба определила мне место на переднем краю важнейшего для моей страны внешнеполитического направления – германского и европейского.
