Когда самолет пробился через облака и вышел в черное звездное пространство над ними, мысленно я уже был в Москве. Прошло почти пять лет с тех пор, как я последний раз видел русскую столицу. Это было летом 1992 года, во время пика Великой депрессии, оказавшей разрушительное воздействие на всю Россию после подрыва советской империи изнутри. Тогда Москва была похожа на город, словно опустошенный войной. Ее улицы были забиты разваливающимися на ходу автобусами, а пыльные магазины пусты. Люди были озлоблены и производили впечатление оглушенных взрывом. Везде можно было видеть признаки кризиса. Рубль, который в советскую эру был равен доллару, неудержимо падал, постоянно подвергаясь стократным девальвациям. Свирепствовала бесконтрольная гиперинфляция. Цены, когда-то установленные государством, взмыли на такую высоту, что пенсионеры, которым посчастливилось накопить пятьдесят тысяч рублей на обеспеченную старость, теперь на эти сбережения могли купить себе лишь что-нибудь на обед.
В те дни Москва казалась мне такой, как я представлял себе Веймарскую Германию после Первой мировой войны – обманутой и подавленной. Почти невозможно было узнать в этом городе столицу бывшей супердержавы, внушавшей страх и благоговение еще несколько лет назад. Во время той поездки одна сцена мне особенно запомнилась. Вдоль всей небольшой улицы позади Большого театра и практически пустого огромного универмага ЦУМ плечом к плечу под ярким солнцем стояли пожилые люди и продавали свои личные вещи. Одна старушка сжимала в руках настольную лампу, другая на вытянутой руке держала пуховое одеяло. Какая-то бабушка в платочке предлагала зимнее пальто. Тарелки с отбитыми краями, потускневшее столовое серебро, поношенные одежда и обувь, старые транзисторные приемники и даже военные медали стариков – все это мне усиленно предлагали купить. Еще запомнилась одна женщина, ее образ глубоко врезался в мою память. Она была высокая и стройная, лет шестидесяти, возможно, когда-то очень красивая, а теперь выглядела жалкой и выцветшей, как и здания вокруг. Черное платье свободно висело на ее исхудавшем теле, в дрожащей протянутой руке была зажата всего одна подбитая мехом комнатная туфелька…
Командир по трансляции объявил о прибытии лайнера в пункт назначения. Я гадал, какие же перемены за прошедшие пять лет принес капитализм в Россию? В Киеве они носили маргинальный характер – в основном многочисленные отключения электроэнергии, перебои в подаче горячей воды и случающиеся время от времени эпидемии из-за нехватки шприцев для подкожных инъекций. Немногочисленные отряды представителей Запада, призванных взращивать первые ростки капитализма, пробивающиеся через украинский булыжник, влачили жалкое существование среди царящей вокруг разрухи. Однако я надеялся, что в Москве мне, по крайней мере, не нужно будет заранее кипятить воду, чтобы принять ванну.
Мы вновь вошли в облака. Валил такой снег, что я едва различал проблесковый огонь на конце крыла самолета. Наша старая птичка вздрагивала и издавала металлические стоны. Мы спускались в серую мглу, напоминающую войлок. Каких-либо признаков Москвы не было видно – ни шоссейных дорог, ни фабрик и заводов или близлежащих малых городов – ничего такого, что свидетельствовало бы о приближении к мегаполису с населением в десять миллионов человек.
Самолет продолжал снижение. Я напрягал глаза, стараясь разглядеть хоть какие-нибудь признаки жизни внизу. Но я видел только падающий снег, призрачно освещаемый желтым светом посадочных огней самолета. Мой желудок сжался. Пассажиры притихли, как будто посадка старого реактивного лайнера в окружающей белой пелене вдруг неожиданно ошарашила каждого. Советские самолеты не были оборудованы радиолокационными системами наведения, обеспечивающими посадку в заданную точку в любую погоду, – такими системами были оснащены последние поколения «боингов» и аэробусов. Поэтому советские летчики, управляя самолетом на посадке, полагались не столько на показания приборов, сколько на то, что видели, и дальше управляли самолетом сообразно увиденному. Разумеется, подобная схема прекрасно работала в ясную погоду, но управление самолетом в условиях плохой видимости, в слепом полете, при скорости пятьсот миль в час предельно усложнялось.
– Мы, вероятно, должны вернуться, – предположил мой тучный сосед. – Черт подери! – выругался он. – Мне надо быть на важных совещаниях.
«И мне тоже», – подумал я. Планировалось, что в аэропорту я встречусь с Робертой. Роберта работала на Всемирный банк в Москве и была главной причиной, почему я так рвался в русскую столицу. Вопреки карьерным амбициям, я все же следовал велению своего сердца. Таким образом, мои личные и профессиональные устремления счастливо совпадали.
Я познакомился с Робертой примерно восемь месяцев назад в одном грязном коровнике бывшего колхоза в Восточной Украине, среди куч шлака и угля. Это была своего рода увеселительная прогулка для представителей прессы, организованная за казенный счет. Она свела нас на этой трущобной ферме, представлявшей собой первый сельскохозяйственный концерн, приватизированный в Украине после убийственной сталинской коллективизации, которая в 1933 году привела к голодной смерти семь миллионов крестьян. Мне надо было написать об этой запоздалой чудо-реформе в мою газету. В свою очередь, задача Роберты заключалась в том, чтобы убедить болванов в правительстве Украины, что передача земли в частные руки не является ни ересью, ни частью «великого сионистского заговора», в существование которого упрямо верили многие официальные лица Украины. Чтобы создать это хозяйство, потребовалось три года рассмотрений данного вопроса юристами и льстивых уговоров влиятельных лиц. Киев наконец дал согласие на проведение эксперимента по ведению сельского хозяйства на основе частной собственности. Пресса была призвана отметить эту великую победу прогресса.
В свои двадцать девять лет – моложе меня на два года – Роберта, тем не менее, превосходила меня на несколько должностных ступеней в жестко сцементированных иерархиях, существовавших в наших уважаемых организациях. Она сделала себе имя во Всемирном банке, убедив скептически настроенных украинских политиков в том, что у правительства нет стратегической необходимости владеть каждой парикмахерской или бензозаправочной станцией в стране. Эту задачу Роберта выполнила в основном двумя способами. Первый состоял в том, что она буквально бомбардировала удивленных официальных лиц, бывших коммунистов, различными документами, справками, таблицами и т. п. Например, такими: «Процент автозаправочных станций, находящихся в собственности и управляемых муниципальным правительством Нью-Йорка, равен нулю». Второй путь заключался в том, что она пила на банкетах с отупевшими от пьянства официальными лицами, терпела их бессвязные и нелепые тосты о сексизме, льстила, шутила и по-матросски ругалась с ними, когда они выходили за рамки приличий. До тех пор, пока они наконец не сдались и не признались, что западный человек, пусть даже женщина и к тому же еврейка, – не такой уж плохой человек. Ее даже можно считать хорошей на пятьдесят процентов. Признав ее своей приятельницей, они стали прислушиваться к ее советам, поскольку, как известно, в Восточной Европе все определяется личными взаимоотношениями, а всякие там правила, протоколы и конвенции ровным счетом ничего не значат. Здесь управляют на основе соглашения, а не закона. Доверие в подобных своевольных и властных системах – главное. А доверие друг другу у славян может быть достигнуто лишь путем совместного распития водки.
