Совершив бегство из мира машин, отец начал учить тому немногому, что знал сам (всегда опережая класс на параграф). Постепенно обнаружилось, что он обладает недюжинным учительским талантом, равно как и талантом держать в подчинении учеников куда сильнее себя и лишь немногим моложе. Чтобы выглядеть солиднее, отец отрастил бороду — должно быть, без нее он казался себе недостаточно презентабельным. Однако в тех суровых учебных заведениях, где на недостаток академической образованности смотрят сквозь пальцы, для того чтобы заработать авторитет, бороды было мало. Требовались еще два качества, которыми он обладал в полной мере: храбрость и чувство юмора.
В качестве примера приведу случай, когда чувство юмора в очередной раз спасло отца. К тому времени он достиг относительного преуспевания, руководя начальной школой на острове Танет. Дело происходило в столовой. Джей-Ви, как называли его воспитанники за глаза, восседал за отдельным столом вместе с семейством, ученики обедали за четырьмя длинными столами, в конце каждого расположился гувернер. На пространстве между кухней и столовой обитала моя мать, постоянно что-то нарезая. С этим, как и с прочими домашними делами, она справлялась лучше всех и, будучи истинным художником, не могла доверить нарезание никому другому. Когда отец пытался внушить матери, что ради ее здоровья и пищеварения ей следует садиться за стол вместе с ним, она удивленно отвечала: «А нарезать кто будет?» Однажды в шутку он предложил пригласить на прием по случаю окончания учебного года шеф-повара из ресторана Симпсона, и она, не моргнув глазом, заявила: «Еще чего! В своем доме я справлюсь сама». Этот разговор повторялся в семье годами, матушка продолжала нарезать, а кухаркам оставалось стоять рядом с почтительным видом.
В тот день экономка послала кого-то из учеников с поручением, и тот опоздал на обед.
— Генри, — приветствовал его отец в столовой, — ты снова опоздал.
— Да, сэр, я не виноват, сэр…
— Никаких оправданий, Генри. Отодвинь стул в сторону и ешь стоя.
После первого блюда отец смилостивился:
— Хорошо, Генри, теперь можешь сесть.
— Да, сэр, спасибо, сэр. Видите ли, сэр, экономка послала меня за очками, поэтому я опоздал.
В столовой повисло молчание.
«Так Джей-Ви и надо, — думали ученики, — пусть теперь извиняется». Молодые учителя смотрели тревожно: должен ли директор школы извиняться перед учеником, не нанесет ли это непоправимого вреда дисциплине?
— Ты хочешь сказать, — спросил отец, не любивший недосказанности, — что не виноват в своем опоздании?
— Да, сэр, не виноват, сэр.
— Ах, вот оно что (столовая замерла). Что ж, тогда можешь сесть на два стула сразу.
И вся школа грянула хохотом.
6
Когда умер его отец, Джей-Ви успешно сдал промежуточный экзамен на бакалавра и готовился к итоговому, а тем временем искал работу. Предложений поступило два: учитель в частной школе в Веллингтоне, Шропшир, и гувернер в семействе из Тоттенхема. Отец склонялся к первому, ибо к тому времени успел полюбить суматошную школьную жизнь, но, боясь отказа, принял оба. Семейство из Тоттенхема откликнулось первым, пригласив отца на обед. Не желая терять место в Веллингтоне, отец послал тамошнему директору телеграмму с оплаченным ответом, где спрашивал без обиняков: «Я принят?» — или, возможно, более вежливо: «Вы рассмотрели мою кандидатуру?»
В Тоттенхеме все прошло отлично. Он понравился семейству, семейство понравилось ему, и прямо за обеденным столом отцу предложили работу. Ему пришлось немало попотеть, оттягивая решение: болтать о погоде, критиковать правительство Гладстона, опрокинуть стакан кларета и пять минут рассыпаться в извинениях. Наконец в столовую вошла горничная с телеграммой: его приняли в школу.
Незначительный, рутинный эпизод. Впрочем, отец так не считал. Что учителю, что гувернеру платили сто фунтов в год, и он всегда мог поменять одно место на другое, однако решение стать учителем в Веллингтоне, Шропшир, стало в его жизни поворотным.
Как, впрочем, и в моей.
Потому что там он встретил мою мать.
1
Моя матушка происходила из семьи честного йомена, как пишут романисты, иначе говоря, была фермерской дочкой. По крайней мере так мне кажется, хотя, как и в случае с прадедом-каменщиком, я не очень уверен. К моменту встречи с отцом она содержала школу для юных барышень. Эта часть семейной истории всегда вызывала мое сомнение, ибо в детстве мы свято верили, что папа знает все на свете, а мама — ничего. Она не подозревала, что mensa по латыни означает «стол», пока мы ей не сказали, а наши ежедневные победы над Эвклидом вызывали ее неподдельное восхищение, несоразмерное триумфу. То, чему нас учили в школе, именовалось Наукой. Представить маму в роли учительницы? Смешно, право слово.
Сегодня то, чему мама учила своих воспитанниц, уже не кажется мне смешным. Она учила их быть хорошей женой усталому мужу — то, в чем сама не знала равных. Ей не было равных в любом деле, за которое она бралась: мама готовила лучше кухарки, вытирала пыль и стелила постели лучше горничной, штопала лучше швеи, стирала лучше прачки, бинтовала лучше медсестры. Она была безыскусной и здравомыслящей женщиной. Ничто не могло вывести ее из себя. Перед званым обедом по случаю выпускных экзаменов папа не находил себе места от беспокойства: хватит ли гостям крюшона, не перепутает ли он родителей Томми Такера с родителями Питера Пайпера, как случилось в прошлом году. Мама, напротив, держалась невозмутимо, прекрасно понимая, что приготовить больше крюшона нам не по карману, а если ей доведется принять миссис Пайпер за миссис Такер (что случалось ежегодно), то стоит ли придавать этому значение, все равно она назовет обеих миссис Хогбин. Мама свято верила в силу имени Хогбин и неоднократно предлагала отцу следовать ее примеру, чтобы не попадать впросак. Я думаю, когда-то она и впрямь знала некоего мистера Хогбина и не оставляла надежды снова услышать о нем, его семействе или деревне Хогбин, откуда он был родом.
Однажды мы едва не напали на его след: «мужчины со смешными усами, приходившего чинить газ». Впрочем, оказалось, что того человека звали Педдер и он был гладко выбрит.
«Не важно, я привыкла называть его мистером Хогбином», — упиралась мама, не желавшая сдаваться без боя. В этом была вся она. Однажды за обедом, когда папа с гордостью, словно это было отчасти и его заслугой, заявил нам, что свет перемещается со скоростью сто пятьдесят миль в секунду, мама спокойно возразила ему с другого конца стола: «Я тебе не верю». До сих пор не знаю, что можно на это возразить. Впрочем, папа и не пытался.
