Понятно, что такие люди солдатами зваться не могли, упорство в бою не всегда оказывали и были в недостаточной мере дисциплинированны…
Многие из этих скороспелых офицеров, унтер-офицеров и рядовых впоследствии сделались опытными воинами, и каждый в своем кругу действий отлично выполнял свои обязанности, но сколько излишних потерь, неудач и беспорядка произошло вследствие того, что пополнения приходили к нам в безобразно плохом виде!»
Наскоро укомплектованная до штатов военного времени 47-я дивизия не представляла исключения: после первых же боев в полках оставалось в строю солдат едва на роту! Вот так повоевали… И еще новость: штабс-капитана Вюрца убили. Причем в затылок. Рассчитались, значит, солдатики за все. Получил полуротный по заслугам. Так думал не один Ковпак. Именно потому побледнел ротный, услышав сообщение о Вюрце, а потом и полковник, которому Парамонов доложил о происшедшем. Командир полка поспешил уведомить и генерала, начальника дивизии. Генерал приказал убийцу разыскать и предать полевому суду. Это на фронте-то, среди смертей каждодневных и ежечасных! Уцелевших солдат перебрали по одному. Не миновали и Ковпака.
Долго пытал полковник солдата из старослужащих и на все вопросы получал неизменные ответы: «Не могу знать, ваше высокородие!» Когда же лопнуло терпение, спросил в сердцах: «И кто вас, дуроломов, учил?» — «Так что их благородие штабс-капитан Вюрц, ваше высокородие!» — четко, на едином вздохе выпалил солдат, не сводя, как и положено, с начальства черных цыганских глаз… Еле сдержался полковник, чтобы не кинуться на дерзкого с кулаками. Однако остерегся, влепил только несколько суток ареста.
Следствие окончилось ничем. Стрелявшего в штабс-капитана так и не нашли, а может, его к тому времени и самого уже не было в живых: война есть война.
Остатки 47-й пехотной дивизии вскоре сняли с передовой и отвели на переформирование в Ивангородскую крепость, что на Висле, неподалеку от Люблина. Пополнив ее ряды новыми тысячами российских, украинских да белорусских мужиков, дивизию снова бросили в мясорубку. В солдатской судьбе Ковпака к этому времени произошли изменения: учитывая его грамотность, Сидора перевели из роты в команду полковой связи, а потом уже за лихость в боях, недюжинную сметку и сноровку назначили в разведку.
Служба в разведке пришлась Ковпаку по душе. Хоть и приходилось играть со смертью в прятки, но зато чувствовал себя человеком, с которым считаются и унтеры, и офицеры, к чьим словам прислушиваются с вниманием и свой брат солдат, и начальство. Воинское честолюбие — предмет не зазорный, особенно если солдат еще молод и от души полагает, что воюет за правое дело, чтобы изгнать врага с родной земли. А именно таким солдатом был еще тогда Сидор Ковпак. Прозрение придет к нему, как и к миллионам других Ковпаков, позже, а пока что он честно исполняет свой воинский долг, исправно добывает для командования «языков» в австрийских траншеях. Ночами излазил, исползал на животе столько немереных верст, что сам диву давался, откуда силы брались. А брались они от уверенности, что делает он нужное родине дело. Так думали миллионы солдат и младших офицеров, потому и удерживали русские армии фронт против объединенных сил Германии и Австро-Венгрии, и не только удерживали, но и били…
Били и на реке Золотая Липа, и у Гродека близ Львова, и в Карпатах. «Нужно помнить, — справедливо писал А. А. Брусилов, — что эти войска в горах зимой, по горло в снегу, при сильных морозах ожесточенно дрались беспрерывно день за днем да еще при условии, что приходилось беречь всемерно и ружейные патроны и в особенности артиллерийские снаряды. Отбиваться приходилось штыками, контратаки производились почти исключительно по ночам, без артиллерийской подготовки и с наименьшею затратою ружейных патронов, дабы возможно более беречь наши огнестрельные припасы.
…Объезжая войска на горных позициях, я преклонялся перед этими героями, которые стойко переносили ужасающую тяжесть горной зимней войны при недостаточном вооружении, имея против себя втрое сильнейшего противника».
Одним из этих героев был и рядовой Сидор Ковпак, не ведавший тогда, конечно, что почти через тридцать лет ему снова придется воевать в Карпатах — уже советским генералом…
А войне конца не видно. Наоборот, чем дальше, тем разгорается все сильнее. Фронты пожирали людей ненасытно. И за успехи, и за неудачи платила страна одной ценой — солдатской кровью. Впрочем, случалось, что видели фронты (правда, на почтительном, десятка в два верст, удалении от передовой) и августейших особ. В самую наихудшую пору, к апрелю 1915 года, был затеян приезд в Галицию императора Николая II. Обратимся снова к авторитету А. А. Брусилова:
«Я находил эту поездку хуже, чем несвоевременной, прямо глупой… Я относился к ней совершенно отрицательно. Кроме того, я считал лично Николая II человеком чрезвычайно незадачливым, которого преследовали неудачи в течение всего его царствования, к чему бы он ни приложил своей руки. У меня было как бы предчувствие, что эта поездка предвещает нам тяжелую катастрофу».
Предчувствие не обмануло А. А. Брусилова: пятнадцатый год стал годом тяжелых испытаний для войск Юго-Западного фронта. Но это произошло позже, а тогда, в апреле, царь в мешковатом мундире с полковничьими погонами обходил строй рот почетного караула. Безвольный, неумный, ко всему на свете равнодушный, весь какой-то поношенный, словно траченный молью, вовсе не похожий на свои профили на серебряных полтинниках, император покорно выслушивал рапорты, молча изредка кивал головой и оглядывался на адъютантов, ожидая их подсказки: что же делать дальше? Как правило, дальше следовало пожалование нижним чинам крестов и медалей за «верную службу царю и отечеству». Изредка, опять подчиняясь нажиму своих приближенных, Николай пытался даже что-то сказать солдатам. Но, как продолжает А. А. Брусилов, «царь не умел обращаться с войсками, говорить с ними. Он и тут, как всегда, был в некоторой нерешительности и не находил тех слов, которые могли привлечь души человеческие и поднять дух».
Таким его увидел и нижний чин Сидор Ковпак, застывший в сером солдатском строю. Да не одного, а с августейшей супругой, как именовали императрицу Александру Федоровну.
Замерли вытянувшиеся в струнку солдаты, не лица — маски. Среди них и ефрейтор Ковпак. Приняв из рук сверкающего золотом погон и аксельбантов адъютанта два «Георгия» и две медали, царь самолично приколол награды к гимнастерке ефрейтора.
…И снова окопы, грязь, кровь, смерть. Снова ефрейтор Ковпак шастает по австрийским ближним тылам, высматривая, слушая, запоминая. На то и разведка.
