В нужное время жизнь свела меня с этой необыкновенной женщиной. Познакомившись с ней, я надеялась, что она поможет мне полезными советами, и мы прикидывали так и сяк и обсуждали, что мне подойдет, и ни к чему не приходили. Все решилось случайно, совершенно неожиданным образом.
Меня увлекала сама личность Шанель, ее кипучая энергия и живое воображение; я часто бывала в ее рабочей мастерской на третьем этаже дома по улице Камбон, где размещалось и все ее предприятие. Тогда она была в расцвете творческих сил. Каждый день ей приходила свежая, оригинальная идея, которая тут же запускалась в дело, и шли нарасхват как первые, дорогие образцы, так и более доступные повторения. Известность Шанель в значительной степени основывалась на том, что ее модели были просты в производстве; буквально за порогом ее мастерской начиналось их производство…»
* * *
Приехавшие в Париж дворянки сумели не только найти себя на подиуме, но и создать свои собственные Дома моды.
Так, великая княгиня стала хозяйкой дома «Китмир». С подкупающей искренностью она признается, что, оказавшись в Париже в начале двадцатых, постоянно думала о том, как получить какую-нибудь выгодную работу. Надо отдать должное трезвому взгляду на жизнь кузины последнего российского императора и бывшей невестки шведского короля — не каждый был готов признаться самому себе, что «с безалаберной жизнью надо кончать». Тогда-то и состоялся судьбоносный разговор великой княгини с Габриэль Шанель. Так получилось, что великая княгиня зашла к приятельнице аккурат в тот момент, когда Шанель спорила с поставлявшей ей вышивки мадам Батай. Та требовала за свою работу 600 франков, а Шанель платить такие деньги отказывалась. И тогда Мария Павловна поняла, что это ее шанс и, неожиданно для себя, предложила собственные услуги… на сто пятьдесят франков дешевле.
Она вспоминала: «Шанель взглянула на меня.
— Ну, разумеется, — сказала она, — только это машинная работа. Вы что нибудь знаете о машинной вышивке?
— Ничего не знаю, — честно призналась я. Это развеселило ее. — Пусть машинная, — продолжала я, — попробую найти машинку и научусь.
— Попробовать всегда можно, — с сомнением в голосе сказала Шанель.
В тот день я уходила от Шанель не чуя под собою ног. Так неожиданно пришедшая идея ударила в голову, как бокал шампанского; меня охватил почти хмельной восторг. Как же я раньше не задумалась об этом? Ведь это единственное, что я умею делать; меня учили вышивке в художественной школе, в Стокгольме, я использую те навыки. На улице я взяла такси и сразу поехала в компанию швейных машинок «Зингер». В дороге припоминала, как переносится узор на ткань. Я видела школу, ощущала плотную бумагу под рукой, слышала скрип угольного карандаша. Пальцы изнывали по делу. Я предвкушала муки и радости творчества.
Деньги — это не прекрасно, это удобно.
Коко ШанельВ «Зингере» меня ждало разочарование: у них не было машины, которая кладет нужный шов. Надо искать, но затевать поиски в тот день было уже поздно, и я, все еще взбудораженная, отправилась домой, а там, чтобы не расхолаживаться, села за телефонную книгу, выискивая адреса мастерских вышивальных машин. Мне снова не повезло, и только несколько дней спустя я нашла нужное в промышленном справочнике «Боттен»…
Вечерами мы с мужем и его родителями обсуждали, как наладим нашу вышивальную мастерскую, для начала, разумеется, в скромных размерах. Свекровь была мне доброй помощницей. Выбрали и название: «Китмир» — по имени сказочной собаки из иранской мифологии. Забавно натолкнулась я на это имя. Мы тогда были очень дружны с последним, еще дореволюционного времени, российским послом в Вашингтоне Бахметьевым и его женой-американкой. Эта немолодая пара жила в удобном доме на Университетской улице, на левом берегу Сены. Бахметьев был человеком старого закала, в ногу с временем он не желал идти, почти набожно чтил прошлое. Перед отъездом из Вашингтона он упаковал в ящики парадные портреты российских монархов, украшавшие посольские стены, и все вывез с собой. Если оставить, пугал он себя, им не окажут должного почтения. Их трудно было назвать подлинными произведениями искусства, однако они все нашли свое место на стенах его парижской гостиной, из нарядных золоченых рам строго взирая на окружающее.
Госпожа Бахметьева полностью разделяла взгляды мужи; они так долго прожили вместе, что даже внешне стали похожи друг на друга. Ее постоянной заботой в Париже была помощь изгнанникам. Старики были бездетны, и госпожа Бахметьева изливала любовь на четвероногих, заполонивших весь дом.
Среди прочих там были три пекинеса, и одного, прелестного чернушку, звали Китмир.
Стали подыскивать подходящее помещение. Такое одушевление владело мною, так я горела скорее начать свое большое дело, что все, казалось мне, движется слишком медленно. Мысленно я видела себя во главе влиятельной фирмы, я диктую телеграммы, отвечаю на телефонные звонки, делаю распоряжения; и сижу я за столом орехового дерева, вокруг — образцы, рулоны шелка, альбомы с эскизами. Моим идеалом было изнемогать от обилия работы. В конце концов все мои желания сбылись, за исключением орехового стола, а пока что меня бесила необходимость еще потерпеть…»
Великая княгиня не была единственной, кто решился на создание собственного Дома.
В августе 1924 года в Париже одной из главных тем разговоров стало открытие модного Дома «Имеди», хозяйка которого — графиня Анна Воронцова-Дашкова, урожденная Чавчавадзе, всего семь лет назад была одним из самых заметных украшений императорских балов в Петербурге и объектом всеобщего восхищения. Бриллианты графини, которые служили пуговицами на ее платьях, обсуждала вся столица. Министр царского Двора генерал Мосолов вспоминал, что драгоценные камни были размером с голубиное яйцо.
Свое имя Анна Ильинична получила в честь бабушки, светлейшей княгини Анны Ильиничны Грузинской, внучки последнего грузинского царя Георгия Двенадцатого.
Бабка, отдыхавшая в 1854 году вместе с сестрой в имении Цинандали неподалеку от Тифлиса, была взята в плен Шамилем, совершившим набег на родовое поместье князей Чавчавадзе. Во время этого похищения она потеряла свою новорожденную дочь Елизавету.
Через несколько лет после этого трагического события женщина сумела вернуться на родину, но категорически отказывалась вспоминать о годах плена у Шамиля. И не сделала исключения даже для писателя Александра Дюма, интересовавшегося судьбой Анны Чавчавадзе.
