Если офицеры-фронтовики учили нас премудростям и сложностям нашей будущей армейской жизни, то общеобразовательные дисциплины мы познавали с помощью гражданских учителей — тоже больших энтузиастов в своем деле. Мы их всех (или почти всех) любили, но, как и положено в любой школе, доставляли им массу хлопот и огорчений. Пожилых учителей мы побаивались, а с молодыми пытались кокетничать, и не ради оценок, а просто так, по-мужски! А они, в свою очередь, бросали томные взгляды в сторону наших офицеров. Плющев, Пичахчи, Селезнев, Сулимин — красавцы мужчины, у каждого — полная грудь орденов! Куда нам, школярам, было до них.
Несомненно, под влиянием Пичахчи я начал заниматься спортивной гимнастикой. В начале это была группа воспитанников, которые собирались после школьных занятий в спортивном зале училища, где под командованием нашего преподавателя по физкультуре подполковника Дайнеко мы начинали отрабатывать первые гимнастические приемы с некоторым «боксерским» уклоном, ибо Дайнеко в прошлом был боксером. Со временем в группе остались те, у кого дело пошло и намечался явный прогресс в освоении гимнастического мастерства, а также просто старательные и добросовестные трудяги. Поначалу я относил себя к первой категории, но потом понял, что чемпионом даже своего училища мне не быть. И все же я продолжал упорно ходить на тренировки, накачивать мускулы, делать свое тело гибким и красивым (как у Пичахчи). Со временем я попал в группу гимнастов училища, которые тренировались два раза в неделю, но уже в Центральном доме Советской Армии, что на площади Коммуны. В дни тренировок мы садились в старенький автобус (мне кажется, его потом использовали в фильме «Место встречи изменить нельзя») и ехали через всю Москву в спортзал ЦДСА, тоскливо созерцая в окно, что происходит вокруг. Ведь автобус — территория училища, которую без увольнительной записки покидать нельзя. После тренировки опять в автобус и назад — в училище. И то приятно — два раза в неделю хотя бы прокатиться по улицам Москвы! Но это, как говорится, побочный эффект. Главное, что я со временем втянулся в это дело и отдавал гимнастике, тренировкам все свое свободное время и в подготовительном училище, и на последующих этапах своего жизненного пути — в общей сложности более 10 лет! Ну и что ж, что я не стал чемпионом и даже мастером спорта! Зато я закалил свой организм, поднакачал мускулы, довел до совершенства свой вестибулярный аппарат. Мне это здорово помогло в будущем! Да и кто его знает, может быть, регулярные, добросовестные посещения тренировок (помню, я даже тренировался в одном из спортзалов в Харькове в ходе производственной практики, когда учился уже в Ростове) уберегли меня от другого, менее рационального расхода своего свободного времени, спасли от возможности и соблазна чрезмерного злоупотребления горячительными напитками («Ребята, не могу, у меня завтра тренировка»), и то, что я никогда не курил, — это тоже, я считаю, заслуга все той же гимнастики. Гимнастика научила меня аккуратности и подтянутости — я не хуже заправской портнихи подшивал и ушивал свою спортивную форму, перед каждой тренировкой сам стирал и гладил свои вещички, бегал по спортивным магазинам — искал белые «чешки» и шерстяные трико (атрибуты одежды гимнаста). И даже сейчас, в весьма почтенном возрасте, я продолжаю внимательно следить за своим внешним видом и стараюсь в меру своих сил и возможностей не отставать от моды и сам слежу за своей одеждой. Но тогда, в те далекие годы, все эти хорошие качества и привычки были лишь в стадии зарождения! И за это еще раз спасибо родному МАПУ!
Помнится, что в старые, еще советские времена популярной для публичного обсуждения была тема: кто несет ответственность за воспитание подрастающего поколения — семья или школа? Отдавая дань уважения и глубокой благодарности своим школьным учителям и всем моим последующим наставникам, хочу сказать, что, если я сумел приобрести в детстве и юности и не растерять в дальнейшем такие чисто человеческие качества, как трудолюбие и честность, исполнительность и аккуратность, усердие и усидчивость, порядочность в быту, тактичное и уважительное отношение к старшим, то я обязан этим в первую очередь своим родителям: Ивану Леонтьевичу и Александре Васильевне. Хвастливо повествуя о том, каким я рос аккуратненьким и почти безгрешным пай-мальчиком, я не могу не сказать о том, что мои родители были для меня примером для подражания. Это исключительно порядочные и очень доброжелательные люди. Они, например, никогда не курили (наследственно — и я тоже), спиртное ограничивали бокалом шампанского или рюмкой вина по праздникам (здесь моя наследственность чуток подкачала), ко мне никогда не применялись физические методы воспитания, странно как-то звучит, но я ни разу не слышал от отца матерных слов (в моем лексиконе иногда прорываются такие словечки), а мама категорически не воспринимала двусмысленные анекдоты, а ко всем своим друзьям и подругам обращалась только на «вы». Мои друзья с удовольствием бывали в нашей уютной, гостеприимной квартире, где их всегда ждали мамины пышные пироги. И эти свои черты характера и привычки они сохранили до конца своей жизни. А умерли они, когда им было уже за 80! Вот уж действительно примеры, достойные подражания!
Говоря о людях, которые в стенах МАПУ помогали нам — школьникам встать на правильные жизненные рельсы, просто нельзя не упомянуть нашего старшину и по должности и по званию (в отличие от меня) Михаила Бокова — тоже молодого человека, прямо-таки излучающего человеческое добро и, не боюсь этого сказать, материнскую ласку! За что мы его все дружно и любили. Он заботился о том, чтобы мы всегда были накормлены, имели чистую, хотя бы частично соответствующую нашим габаритам и росту форму и чтобы мы ее не портили. А это — головная боль Миши Бокова. А какими мы были виртуозными портными! Ведь мы все считали себя продолжателями славных «спецовских» традиций, родившихся еще до войны в стенах артиллерийских спецшкол. Любыми возможными (распарывали брюки и вшивали в них клинья) и невозможными (на ночь замачивали брюки и вставляли в них распорки из фанеры) способами наиболее рьяные наши «спецы» доводили ширину форменных брюк до 35–40 сантиметров. Вот офицеры сегодняшней Российской армии носят фуражку с очень высокой передней частью — тульей. А ведь эта мода зарождалась еще в стенах спецшкол, когда из обычной артиллерийской фуражки с помощью ножниц убирались ее внутренности, оставшийся верх фуражки мощным стальным обручем растягивался до неимоверных размеров, а с помощью армейской ложки конструировалась высоченная тулья. Это произведение доморощенного искусства имело скромное, но романтическое название — «блин». Лично мне нравились только погоны из фольги. Нам положены были погоны курсантов артиллерийских училищ, но только чуть поуже. За основу погон нашей конструкции брался кусок железа, на который наклеивался черный бархат, а по краям вместо обычной скромной желтой тесемки клеилась широкая лента из блестящей, как золото, фольги с красивой, художественно выполненной инкрустацией. У меня, как у вице-старшины, посередине погона проходила еще одна лента из той же фольги. В общем, с таким блеском на плечах я имел явное преимущество перед однокашниками из авиационной спецшколы в завоевании симпатий девчонок с нашей Песчаной улицы. А настоящий «спец» обязан был уйти в увольнение при полном параде — в «клешах», в «блине» и при фольговых погонах! Странно, но почему-то противились этому и Миша Боков, и командир батареи, и офицеры-воспитатели, и военные патрули на московских улицах. Причем офицер — начальник патруля — вначале, как правило, замирал в недоумении, ибо не мог сразу сообразить, кто же идет ему навстречу — генерал или курсант, но все же, придя в себя, грозно командовал: «Товарищ военный! Вашу увольнительную записку!» И, как правило, такая встреча заканчивалась лишением увольнения в очередную субботу. Ну что ж, искусство требует жертв!
