своей странѣ — считаетъ достояніемъ высшей цивилизаціи — нашло самобытное и богатое развитіе и, въ то же время, видитъ воочію — какой этотъ архиевропейскій городъ пріобрѣлъ верховное значеніе для внѣевропейскихъ странъ… Вся мощь европеизма: богатство, предпріимчивость, стойкость, смѣлость въ распространеніи общечеловѣческой культуры — текутъ отсюда, и даже американцы — главные соперники своихъ старшихъ братьевъ — до сихъ поръ добровольно подчиняются британскому престижу, идущему все черезъ, тотъ, же Лондонъ.
А Парижъ — столица Стараго свѣта, живучій и вѣчно мятущійся организму въ которомъ душа культурныхъ расъ доработалась до такихъ «послѣднихъ словъ» развитія, какія Лондонъ переноситъ къ себѣ гораздо позднѣе, передѣлывая ихъ на свой ладь.
Здѣсь царство мышечной энергіи и двигательной воли; тамъ — нервная игра самыхъ тонкихъ фибръ собирательной души человѣчества конца вѣка.
Панорама Парижа и Лондона для иностранца. — Прогулки по городу. — Удобства. — Дороговизна. — ѣда. — Прислуга. — Ходьба и ѣзда. — Общіе итоги за тридцать лѣтъ. — Парижъ и Лондонъ въ ихъ взаимномъ влияніи
Улица и ея жизнь — вотъ неизгладимое впечатлѣніе, отъ котораго рѣдкій иностранецъ отрѣшается, даже и тогда, когда онъ охладѣваетъ къ городу.
Ничто не сравнится съ первыми тремя днями ходьбы a ѣзды по Парижу, если вы еще не бывали въ Лондонѣ и пріѣхали изъ Берлина, тридцать лѣтъ назадъ и больше, когда русскіе смотрѣли на него, какъ на скучный, казарменный городъ.
До полнаго истощенія силъ бѣгали мы съ другимъ русскимъ, магистрантомъ П., по Парижу, и все пѣшкомъ, съ картой и книжкой-гидомъ, сбивались съ пути, глазѣли, присаживались, торопливо выпивая что-нибудь въ кафе, кое-какъ обѣдали и потомъ опять шли, находя невыразимую прелесть въ этомъ perpetuum mobile. И кончилось тѣмъ что, въ первую ночь, вернувшись на лѣвый берегъ Сены, гдѣ остановились въ маленькомъ отелѣ, на углу Rue Racine и Boulevard St Germain (онъ и теперь называется Hotel des Etrangers), насилу могли узнать фасадъ отеля и были водворены на мѣсто жительства только съ помощью полицейскаго, которые тогда назывались «сержантами», а не «хранителями мира», какъ стали ихъ величать съ водвореніемъ третьей республики.
И не просто улица, а бульваръ — въ извѣстные часы дня и ночи — вотъ что подкупаетъ пріѣзжихъ, и всего сильнѣе русскихъ.
Самый доказательный примѣръ такого воздѣйствія видал: я на покойномъ М. Е. Салтыковѣ—Щедринѣ, въ началѣ восьмидесятыхъ годовъ. Онъ всегда и на все ворчалъ. И парижскую жизнь вообще не любилъ; ни съ кѣмъ изъ французовъ и ие знакомился. Постоянно повторялъ онъ тѣмъ, кто къ нему приходилъ изъ русскихъ (случилось такъ, что мы жили въ одномъ меблированномъ доме), что ему въ Парижѣ довольно тошно. Много ходить онъ не можетъ изъ-за одышки, въ театрахъ ему нестерпимо душно, знакомиться съ знаменитостями охоты не имѣетъ. И только разъ, когда мы втроемъ, просидѣвъ акта два-три на какой-то фееріи въ театрѣ Porto S-t-Martin, (куда Салтыковъ хотѣлъ почему-то попасть) вышли на бульваръ, часу въ одиннадцатомъ вечера, онъ просвѣтлѣлъ и у него вырвалось восклицаніе:
— Вотъ только это и есть хорошаго въ Парижѣ! И нигдѣ ничего подобнаго не найдешь!
Но это впечатлѣніе, какъ оно ни живуче и ни ярко, не даетъ еще настоящаго чувства Парижа во всѣхъ подробностяхъ его физіономіи. Много надо исходить и изъѣздить на имперіалахъ омнибусовъ, не одинъ годъ прожить въ разныхъ кварталахъ Парижа, чтобы получился и разносторонній и вмѣстѣ хъ тѣмъ цѣльный образъ этого города. Не такъ-то легко сохранить къ нему и все то же сочувственное отношеніе. Для этого надо, чтобы вамъ городъ этотъ самъ по себѣ былъ въ высокой степени интересенъ, чтобы вы не примѣшивали никакихъ личныхъ требованій, желаній, разсчетовъ и настроеній, а главное, чтобы вы не останавливались въ своей памяти на такихъ полосахъ вашей жизни въ Парижѣ, когда вамъ становилось, именно какъ русскому, почему-либо жутко, когда вы начинали испытывать чувство затерянности или страдать отъ цѣлаго ряда чисто французскихъ неудобствъ, въ особенности зимой; а зимы въ Парижѣ начали дѣлаться все суровѣе, Конечно, истому петербуржцу, родившемуся на берегахъ Невы, и парижскій климатъ можетъ показаться очень пріятнымъ; но продолжительная жизнь по зимамъ въ Парижѣ, конечно, не оставитъ въ васъ, по этой части, такого общаго впечатлѣнія, какъ жизнь на итальянской или французской Ривьерѣ, въ Неаполѣ, и даже въ Римѣ и во Флоренціи. Зима въ Парижѣ короче нашей; но она, по своему, весьма непрятна; дождлива или съ сухимъ холодомъ, заставляющимъ въ особенности насъ, русскихъ ежиться, и на улицѣ, и въ комнатахъ.
Но навѣрно большинство моихъ соотечественниковъ прощали и прощаютъ все это Парижу изъ-за привлекательныхъ сторонъ внѣшней, наличной уличной жизни даже и тогда, когда они ограничиваются ролью туристовъ-иностранцевъ — не знакомятся потѣснѣе съ французскимъ обществомъ, не проиикаютъ въ домашній бытъ французовъ.
Да, иадо, чтобы Парижъ, какъ городъ, ие переставалъ интересовать васъ самъ no себѣ. Для этого необходимы постоянныя экскурсіи во всѣхъ направленіяхъ, иначе центральная уличная жизнь очень скоро пріѣстся вамъ, гораздо скорѣе, чѣмъ многіе думаютъ. Можетъ быть, тѣ истинно-любознательные иностранцы (такіе найдутся между англичанами и нѣмцами), которые во время этихъ экскурсіи только переѣзжаютъ бульвары и совсѣмъ не кочуютъ по нимъ — всего болѣе привязываются къ Парижу. Для нихъ имперіалъ омнибусовъ и трамовъ — незааѣнимое средство наблюденій. И не даромъ Викторъ Гюго, уже старикомъ (по возвращеніи изъ ссылки до самой смерти), едва ли не каждый день, послѣ завтрака, садился на имперіалъ омнибуса или железно-коннаго вагона и ѣздилъ по нѣскольку часовъ. Его поклонники разсказывали, что онъ это дѣлалъ для обдумыванія своихъ поэтическихъ произведений; но даже и въ этомъ смыслѣ — для возбуждениія всякаго рода идей, образовъ, сравненій, выводовъ — такія экскурсіи въ высшей степени пригодны.
Для нихъ отправный пунктъ не бульвары, а набережная Сены, взадъ и впередъ. Панорама этой рѣки беретъ не грандіозностью, какъ напр., у насъ Нева, а чѣмъ-то очень милымъ, пестрой смѣной красокъ и линій, чередованіемъ мостовъ, движеніемъ на рѣкѣ и надъ нею, вдоль аллей, отъ того края, гдѣ набережныя лишены всякой нарядности, вплоть до той части Парижа, гдѣ онѣ идутъ параллельно съ Елисейскими полями, дѣлаясь все наряднѣе и веселѣе.
Справа и слѣва, по теченію Сены, старый Парижъ — самый привлекательный для того, кто давно любилъ Францію и зналъ ея исторію — кажетъ вамъ выдающіеся памятники зодчества: Лувръ, Notre-Dame, ратушу, башни Conciergerie, Sainte Chapelle Музей Клюни и Римскія руины, все, что осталось еще отъ стараго Парижа на островѣ, гдѣ когда-то былъ центръ города, и въ разныхъ уголкахъ, отъ правой набережной до бульваровъ, въ одну сторону, и отъ лѣвой
