В день присяги по углам плаца, лобовой броней к флагштоку, встали четыре 25-тонных «панцера-4», прибывших из какой-то другой танковой части, пушки задраны вверх, как руки в нацистском салюте.
Каждая из четырех пушек как будто целилась во флаг, непосредственно под которым, в присутствии высшего начальства, стояла по стойке смирно дюжина новобранцев, представлявших товарищей, которые выстроились в отдалении. Эти 12 парней должны были эхом повторять, от имени приятелей, далеко разносившиеся жесткие слова присяги.
Делегаты под флагштоком послушно повторяли, отрывок за отрывком, как было велено, слова присяги, которые целиком звучали так: «Именем господа торжественно клянусь фюреру Германского рейха и немецкого народа, Адольфу Гитлеру, и Верховному командованию Вермахта, безоговорочно повиноваться и, как храбрый солдат, в любой момент отдать жизнь во исполнение этой клятвы». Без сомнения, большинство стоявших в строю ни разу в жизни не испытывали ничего подобного.
В фельдграу, которую дали нам, новобранцам, в Гросс-Глинике, не входила шинель — наверное, потому, что вне казармы мы постоянно бегали. Однако во время перерывов холод возвращался. В окрестностях Берлина большую часть ноября и декабря средняя температура воздуха была около нуля по Цельсию.
Снаружи в холодные дни каждый из нас иногда грел онемевшие от холода руки, на которых не было перчаток, хлопая по обтянутой штанами заднице товарища. Поскольку это странное занятие, за которым следовал неминуемый ответ, было введено по приказу унтер-офицера, оно, наверное, опиралось на немецкую военную традицию.
Каждый день в Гросс-Глинике был заполнен делами, часто незапланированными, направленными на то, чтобы вколотить в новобранцев безоговорочное повиновение.
Всю ночь пролежав в комнате казармы, рассчитанной на втрое меньшее количество народу, 18 парней, услышав от двери рев дежурного унтер-офицера «Подъем!», по его свистку мчались в умывальную. Там обязательно шнырял, по крайней мере, один унтер, ищущий, кто из рядовых откроет кран, не сняв нижнюю рубаху.
«Ты, грязная свинья!» — орал он на каждого, кто хотя бы посмотрел на кран, не оголившись до пояса. Любой намек на влажный воротник нижней рубахи вызывал разнос: «Ты, мягкий хрен! Ты, неженка! Ты, онанист! Вылезай из рубахи!»
После подобного унижения или побывав при нем зрителем, новобранец не бежал в столовую за добрым завтраком. Нет, сэр, — он возвращался в душную с ночи комнату и отрезал кусок от трети пайковой буханки, полагавшейся на несколько дней. Если больше не было маргарина, эрзац-меда или совершенно резиновых сосисок, на хлебе сверху был только его палец.
В окошке каптенармуса, низкой темной дыре в стене с низкой дверью, в самом конце зала, ему наливали в крышку от котелка чуть теплого «Неггершвайса» («негритянского пота», то есть кофе).
Скудные пайки напоминали о поговорке «каптенармус порезал палец» — то есть порезал палец, нарезая микроскопические порции.
Пайки было предписано хранить в своих шкафчиках, при условии, кроме прочего, чтобы нигде не было видно ни грязных ножей, ни крошек. Кража пайка — или чего-нибудь еще — из незакрытого шкафчика могла привести к тому, что жертву кражи обвиняли в побуждении товарища к краже.
Следующая часть дневных дел начиналась с построения на плацу. И здесь несколько унтер-офицеров искали «засранцев», то есть грязнуль, светя фонариками — плоскими армейскими фонарями с кнопкой и петелькой для пуговицы — в уши новобранцев. Они также проверяли чистоту рук, особенно ногтей.
Позволив унтер-офицерам порадоваться проблемам рядовых, вперед выступал старший унтер-офицер. Его чертов кондуит торчал у него спереди из-за борта шинели. Попади в эту черную книжку — и в тот же день тебя где-нибудь ждет дополнительная работа. Он не обязательно сразу же пускал в ход оскорбительные слова, что мы слышали от остальных унтеров, хотя и был в ругани мастером.
После нескольких попыток построиться с особым вниманием к командам «смирно» — с первого раза не все сапоги начищены и носки сапог не стоят на одной линии — и «вольно», а также тщательной переклички рядовые вскоре уходили с плаца. Кому не хватало пайка — а кому хватало? — тот вряд ли находил в себе силы на мысли о девушках. Но ими обычно и спасались. Часы, заполненные «Левое плечо вперед!.. Правое плечо вперед!..» и тому подобным, а также час гимнастики занимали день без остатка.
На каждом шагу унтер-офицеры искали, к чему придраться. Парня, который недостаточно ровно стоял по стойке смирно, называли кривой какашкой или косоглазой бестолочью и командовали ему «Сомкни булки!» или «Подбери скелет!»
Солдатский обед состоял не из скудных запасов в его шкафчике, нет — кухонный бык, он же повар, шлепал в котелок еду, наполняя его до половины, в окошке выдачи на казарменной кухне.
Иногда таким обедом была мешанина, вроде бобового супа с мясом или горохового супа с салом. Как часто говорили, «с боба шепот, с горошины стрельба». С этими супами, которые при варке размешивались в кашу, никогда нельзя было понять, есть ли там мясо.
С некоторыми блюдами — такими, как жареная картошка с небольшими сосисками, — было хотя бы видно, что ты ешь, в смысле мяса. В уставе 1941 года № 86, «Армейская поваренная книга», на странице 43 есть пассаж, оговаривающий подачу мяса: «До раздачи еды разделите мясо на порции. Солдат любит видеть свою порцию мяса. Поэтому, если возможно, мясо не должно резаться на мелкие кусочки, перемешанные с едой, или присутствовать в пище в виде отдельных волокон».
В том же издании, страница 107, под заголовком «10 заповедей армейского повара» выразительно пересказывается та же мысль: «В последнюю очередь нарежь мясо на мясной разделочной доске, держи порции в тепле внутри баков, выдавай по одной. Причина: солдат хочет видеть мясо!»
Хотя приходилось строго следить за пайками — добавки никому не давалось, — еду, поддерживающую новобранцев в Гросс-Глинике, раздавал не каптенармус, а повар.
На хранящейся у меня фотокопии устава № 86 на обложке и титульном листе оттиснуто
«M.Dv.894 и L.Dv. 86».
To есть устав действителен не только для наземных войск, но и для Кригсмарине и Люфтваффе. Он напечатан 16 августа 1941 года Главным командованием Вермахта.
После короткого дневного отдыха солдаты запасного батальона обычно проводили остаток дня на открытом воздухе. Они часто шли на стрельбище учиться стрельбе.
Благодаря ориентированной на пехоту базовой стрелковой подготовке, включавшей разборку-сборку основного оружия немецкого пехотинца в полной темноте, все новобранцы, посещавшие стрельбище, хорошо разбирались в пулемете образца 1934 года, карабине «Маузера 98К» и обоих 9-мм пистолетах, а именно «Люгере» и «П-38».
