Ознакомительная версия.
— Здесь вам нельзя, мистер и мисс. Идите домой, там можно.
— Спасибо за совет, — хмыкнул я, нимало не смутившись, — до того ли было! — обнял за плечи свою послушную подругу, и мы пошли по дорожке к выходу.
Когда он успел нас засечь? Они теперь шныряют по всему саду, шпионят, блюдут. Какого рожна им надо? Напоят, станцуют животом, а потом — низзя, мущмумкен! А где можно? Завели бы кабинеты, что ли…
Я остановил такси, и мы сели.
— Наср-Сити итнын, — сказал я таксисту. Он послушно, чуть наискось, кивнул, и мы поехали. Во мне звучала музыка — то ли бубнов со смычковыми, то ли битлов со щипковыми, и еще я думал, что вот она, моя милая, так и едет без трусиков, а между тем не такой уж теплый вечер, и кожа сидения холодна.
Возле поворота к Наср-Сити я велел таксисту повернуть направо:
— Дильвати йамин.
Его лысина озадачилась, и он обернулся, удивленно вынув правую кисть, щепоткой пальцев вверх:
— Там ничего нет, мистер… Вон Наср-Сити…
— Направо, — сказал я. — Лязем! — То есть, надо.
Он положил руки на руль и в полном недоумении свернул направо, на пустынную дорогу, по которой я ездил на дежурства в Гюши.
— Истанна! Стой! — сказал я возле недостроенного стадиона.
— Ле? Почему? — спросил он, полагая, что я не ведаю, что говорю.
— Истанна! Халас! Все, приехали! — сказал я и протянул ему деньги.
— Что ты придумал? — спросила Ольга, впрочем, готовно вылезая за мной.
— Так нужно, — сказал я.
Шофер постоял на всякий случай, светя в темноте салоном и фарами, словно поджидая, не взбредет ли мне в голову еще какая-нибудь идея, а затем медленно поехал вперед — одинокая машина на пустынном ночном шоссе, где слева под звездным небом темнела чаша недостроенного стадиона, а справа виднелись еще какие-то спортивные сооружения, вроде трибун теннисного корта. Я обнял подругу за плечи и повел ее направо. За трибунами, с тыльной стороны, была довольно большая зеленая поляна, отгороженная от них кустами. Середина поляны была залита водой — вода блестела в лунном свете. Огромную лужу облюбовали лягушки, и оттуда доносился их дружный хор. Лягушки не только квакали, но и пели сопрановыми голосами.
— Куда ты меня ведешь? — беспечно спросила подруга, поспешая рядом спортивной подпрыгивающей походкой.
— К тебе же нельзя, — сказал я, зная, что там дежурит ее приятельница, на которую она оставила свою дочку. Чтобы было веселее, подруга должна была привести и своего ребенка.
— И что мы будем здесь делать?
— На звезды смотреть, — сказал я. — По очереди.
— Почему не вместе?
Я нашел у кустов укромное сухое местечко с мягкой травой-муравой, скинул куртку и, обняв свою подругу, хотел опустить ее на землю.
— Я сама, — сказала она и присобрала юбку на бедрах, так что заголились ее красивые свежие сильные ноги, ноги двадцатисемилетней женщины, почти моей ровесницы, учившейся в школе всего на один класс старше, чем я, — она присобрала юбку на бедрах и, торопливо глянув через плечо вниз, для точности, аккуратно вписала свой прохладный гладкий задок в шагреневое поле моей куртки.
В моей подруге была какая-то удивленная готовность, словно хотя все это и было ей до мурашек внове, ее неумолимо тянуло вперед, как путешественника или ныряльщика за губками или жемчужинами. Ей хотелось туда, где она еще не была. Видимо она была Стрельцом по знаку зодиака. Или просто она была спортсменкой и привыкла принимать мяч, посланный в ее сторону. Это был игровой азарт.
Переполненный желанием, я расстегнул брюки — уверенность я черпал в ней, ничуть не сомневаясь в своих действиях, и сразу же погрузился в горячее, упругое, влажное, готовно отвечающее, без всех этих мелких женских ухищрений и заморочек, — отвечающее открыто и простодушно, как отвечают, когда испытывают наслаждение. Открытие этого радостного животного партнерства пронеслось над моей головой ночной молчаливой птицей, и я впился в губы подруги, просовывая язык между ее зубами, чередуя его погружение во влажную полость рта с другим погружением, радуясь силе и молодости наших тел, соединенных теперь как бы по их собственной воле, будто наша роль была лишь в том, чтобы свести их, соединить, а потом уж они сами… Неподалеку в огромной непросыхающей луже, похожей скорее на прудик, сладострастно верещали лягушки, занимаясь тем же самым, что и мы, только в полный голос, мы же молчали, обмениваясь только дыханием, и по ее дыханию я понимал, что она чувствует, как она — по моему. И еще я помнил, что нас освещает луна, и в помощь ей светят все звезды. И хотя трава суха, видимо, брюки у меня на коленях слегка позеленеют, но снять их совсем в тот момент мне почему-то показалось нелепым. Да и вообще я, кажется, впервые в жизни я лежал между коленей, поднятых не к потолку, а к звездному небу.
И вот, в этот момент полной гармонии со своей подругой, с природой и даже с лягушачьим братством, я услышал шаги — как бы хлопки плотной материи по лодыжкам, или сандалий — по пяткам, и, прервав поцелуй, поднял голову и глянул перед собой над запрокинутым лицом своей любимой, полагая, что такое невозможно, и что мне просто послышалось. Но мне не послышалось — в пяти шагах от себя я увидел фигуры двух человек, спешащих к нам. Видимо, из меня вырвалось какое-то слово — испуга, брани или проклятия — я его не помню. Помню только, что мы стремительно разъединились, распались на две отдельные особи, на два начала, мужское и женское, инь и ян, и вот уже два араба стояли над нами, заслоняя собой небо со звездами, а мы сидели на траве, ибо состояние нашей одежды не позволяло нам встать, хотя, слава аллаху, вид сверху у нас был вполне пристойным.
Черт, полиция! Проклятый таксист — его, стукача, работа.
— Что вы здесь делаете? — спросил по-арабски один из арабов, он был в галабее с длинной палкой в руке. Второй полицейский был в форме.
— Отдыхаем, — сказал я как можно беспечнее. Терять мне или нам было нечего. Сейчас нас отведут в полицию, выяснят, кто мы такие, позвонят в посольство и выдворят из Египта в двадцать четыре часа. Впрочем, я не знал, в какой фазе нас застукали — в лежащей или уже в сидящей. Моя любимая так стремительно изменила свою позу, как возможно только в миг смертельной опасности.
— Кто вы такие — немцы, русские, чехи? — спросил араб, держа палку наготове, чтобы выглядеть внушительно.
— Чехи, — сказал я, мгновенно решив, что на установление арабами разности наших славянских языков я выиграю какое-то время.
— И мадам чехи?
— Чехи, — кивнул я, как бы оговаривая таким образом наши чешские права, не вписывающиеся в местные законы.
Ознакомительная версия.
