Ознакомительная версия.
— Кто вы такие — немцы, русские, чехи? — спросил араб, держа палку наготове, чтобы выглядеть внушительно.
— Чехи, — сказал я, мгновенно решив, что на установление арабами разности наших славянских языков я выиграю какое-то время.
— И мадам чехи?
— Чехи, — кивнул я, как бы оговаривая таким образом наши чешские права, не вписывающиеся в местные законы.
— Здесь нельзя находиться, — сказал араб.
— Почему? — простодушно удивился я. Сам факт того, что вместо того чтобы действовать, полиция ввязалась в разговор, меня несколько ободрил. Да и вообще пора бы им знать, что для нас, чехов, целоваться на природе, пусть даже в лежачем положении, это в порядке вещей. Мы все-таки не мусульмане. У нас нет шариата. И никто в полиции не докажет, что мы занимались каким-то непотребством.
— Потому что вы нарушили законы, — сказал араб. — Где вы живете?
— В Гелиополисе, — сказал я, потому что в Наср-Сити мне чехи не попадались.
Надо сказать, что невыгодность своего положения сидящего рядом со стоящим, которое я не мог изменить, не надев предварительно брюк, я инстинктивно старался чем-то компенсировать. За эти два месяца я все-таки привык к своему несколько привилегированному положению в арабском мире бедности, как бы положению среднего буржуа, эфенди, и нотки человека, знающего свои права, прорывались в моем голосе, а некоторое присущее мне от природы высокомерие, пусть на самом деле оно и было лишь защитной маской, так вот высокомерие это как бы настаивало на том, что я и полицейские — мы стоим на разных ступеньках социальной лестницы. И — я это чутко уловил — полицейские признали сей факт. Во всяком случае, они были не слишком решительны. Разговор наш длился и был похож на словесную перепалку, в которой каждая сторона настаивает на законности своих притязаний. И складывалась картина, когда подвыпившие супруги чешской национальности решили ради экзотики развлечься не в собственной постели, а на природе в укромном уголке, и теперь не очень врубались в то, что от них хотят представители местной власти. Но полицейские были настроены серьезно, и казалось, что египетская судьба наша висит на волоске.
— Сейчас мы отведем в участок, — сказал араб, с палкой в руке, в то время как второй, в форме, продолжал хранить молчание.
— Пожалуйста, — пожал я плечами, с видом, что там-то как раз и разрешится данное недоразумение.
Арабы стояли над нами выжидаючи.
— Тогда отойдите немного, — сказал я, — мадам должна привести себя в порядок. Словами этими я признавал, чем мы тут занимались, но у меня не было выбора.
Арабы переглянулись, перекинулись парой фраз и отошли на несколько шагов, оказавшись за кустом, из-за которого я видел только их головы.
Собственно, моей милой нечего было приводить в порядок, она только оправила юбку, и тем же движением поправила волосы, а я застегнул молнию на ширинке, затянул брючный ремень, надел распяленную на земле куртку, на которой уже выветрилось тепло ягодиц моей милой.
Я глянул в сторону арабов — они тихо переговаривались между собой, полностью отвернувшись от нас.
И вдруг я почувствовал, что у нас есть шанс:
— Беги! — шепнул я Ольге, и она, тотчас поняв меня, кивнула, мгновенно сняла с себя лодочки на тонких каблуках и, ступив за зеленую ограду кустов, стремительно, как молодая лань, припустила в сторону шоссе. Страх и жажда жизни были в ее легком почти неслышном беге.
Я помедлил секунду, смиренно поджидая своих полицейских, но они еще не обернулись ко мне, видимо, полагая, что на приведение себя в порядок у нас уйдет больше времени. И голос во мне тихо, для меня одного крикнул: «Что же ты стоишь?! Сам беги!» И я побежал. Ночной воздух ударил мне в лицо, и я почувствовал, что им меня не догнать, как не догнать им и моей милой. Так мы и бежали вдоль живой изгороди кустарника, по разные его стороны, слыша друг друга.
— Быстрей! — призывал я милую, и она бежала быстрей.
Кустарник, разделяющий нас, кончился, и я схватил ее за руку, увлекая к полотну шоссе. Мы поднялись на него, пересекли и, спустившись в небольшой ров, побежали по той стороне, уже невидимые для глаз полицейских.
Только теперь мы осознали, что нас никто не преследует, и на бегу, еще судорожно держась за руки, расхохотались.
Почти три месяца я буду ходить к ней по ночам, и мы будем ненасытно предаваться любви.
Мой срок в Хургаде, без малого два месяца, подошел к концу — сентябрь, пора домой, в Каир. Приехал мой сменщик, разворотистый моторный хлопец Бунчиков, коллекционер смятых в комки бумажек под своей кроватью, быстрые мозги и стремительная речь, за которой я едва успеваю. Он нервничает и хорохорится одновременно — привыкший первенствовать, он ни за что не покажет, что ему страшно. Собственно говоря, если бы не жара, я бы еще остался. Но плюс сорок пять по Цельсию — это слишком. Если бы не жара и более чем скудное питание.
Да, проблема питания имеет место.
— Ничего — говорю, — будешь рыбу ловить…
— Рыбу? — вытягивается лицо у Бунчикова. — Что, так серьезно?
Если хочешь быть суперменом, думаю я, тут тебе все условия….
Я уезжаю, даже не успев попрощаться с капитаном Ахмедом и майором Закиром. В Каир ходит только один автобус в сутки, в семь утра, когда на дороге еще можно дышать. Автобус обычный, гражданский, рейсовый, и из военных — я один, если, конечно, меня можно считать военным. Я решил быть в форме — так сразу всем понятно, кто я такой, и безопасней. Как никак человек приехал из далекой страны вечных снегов и медведей, чтобы помочь арабам в их правом деле. Обычно в цивильной обстановке я никому не говорю, что я переводчик-мутаргим. Это здесь не понимают. Переводчик — это не специальность, не профессия. Каждый культурный человек, помимо своего, должен как минимум знать еще какой-то язык… Меня спрашивают о моей специальности. Объяснять, что я пытаюсь переводить художественную литературу, поэзию? Уж лучше говорить, что я учитель.
Я устраиваюсь поудобней, справа от водителя, где из-за неплотно закрытой передней дверцы — встречный ветерок, и можно беспрепятственно смотреть вперед на бесконечную ленту дороги. Ехать далеко, километров четыреста, восемь часов пути по раскаленному шоссе, — справа море, слева — горы, без малейшего намека на растительность, лишь измученные пеклом голые растрескавшиеся камни. Каждые два часа остановка и снова в путь А что если Ольга вернулась из Танты. Говорила, что будет наезжать. Даже квартиру им оставили… И сегодня ночью, если мужа ее нет, я снова поднимусь к ней, и мы будем вместе, и я буду ее любить, и она будет извиваться подо мной своим гибким телом, чтобы не упустить ничего из того, что я могу дать ей, — жажду четырех разлучных мксяцев.
Ознакомительная версия.
