ритуал: руки, спичка, пепельница – великолепный и болезненный ритуал».
Прошло много лет, Ахматова была уже знаменита, почитаема, несколько раз выезжала за границу, и ожидалось, что ей вот-вот присудят почетное академическое звание и вручат «Оксфордскую мантию».
Однажды, когда к ней в гости зашла Лидия Чуковская, Ахматова показала ей самодельную книжку из бересты, которую ей прислали. На листах из березовой коры были нацарапаны стихотворения из «Реквиема» [9]. Это была книжка из ГУЛАГа.
Заключенным ГУЛАГа нужны были стихи Анны Ахматовой.
И ее стихи попадали к ним таким вот невероятным образом.
Лидия Чуковская при виде этой берестяной книжки (которая сейчас хранится в музее в Фонтанном доме) сказала Ахматовой: «Эти листки березовой коры почетнее Оксфордской мантии».
Она была права.
Русская литература оказалась сильнее Советской армии, политбюро, террора, войны, ГУЛАГа. Сильнее она и западных бюрократов, жалких западных бюрократов.
Я получил сотни приглашений.
Если бы я все их принял, то несколько лет, кроме чтения лекций, ничем другим не занимался бы.
С одной стороны, мне это даже нравилось, а с другой – немного смущало. Смущение объяснялось тем, что во мне жил дух противоречия и я часто вставал не на ту сторону, но в нынешней истории с запретом лекций по Достоевскому я чувствовал, что правда за мной. Ситуация для меня была непривычная, и это несколько нервировало.
Это вызывало беспокойство. Порождало чувство вины.
Но ведь правда на моей стороне, размышлял я, а значит, чего-то я не учитываю.
Анна Ахматова, к слову сказать, бóльшую часть жизни, словно какая-нибудь венценосная особа, позволяла себе поступать неправильно, и началось это еще в детстве.
Но этой не мой случай.
Вокруг меня все шло наперекосяк.
Плюс ко всему вскоре после начала СВО мне в Инстаграме написала Сильвия Коласанти, она музыкант. Миланский театр «Ла Скала» заказал ей оперу, и она хотела бы, чтобы я написал к ней либретто.
Главной героиней, по ее замыслу, была русская: Анна Ахматова.
Я ответил: «Да ладно!» И подумал: «Это какой-то розыгрыш».
Но никто меня не разыгрывал.
Я сидел у себя на кухне в Казалеккьо-ди-Рено, и у меня возникло ощущение, будто кто-то другой пишет сейчас повесть моей жизни и играет со мной в кошки-мышки.
Я ждал удара, хотя и не понимал откуда.
Я ждал удара.
Много лет назад, в 1999 году, я получил серьезную травму – ожог кожи, провел в больнице два с половиной месяца и, когда выписался, с трудом стоял на ногах; на теле оставались открытые раны – участки без кожи. Боль не отпускала меня.
Помимо этого, тогда же у отца обнаружили опухоль, которая, как вскоре выяснилось, не поддается лечению. С каждым днем ему становилось хуже.
И мы все это понимали.
А потом в один прекрасный день я упал с лестницы. И описал это в своем романе «Ожоговое отделение».
Это финальная сцена романа. Последний абзац выглядит так:
«Я упал с лестницы. Я был в домашних шлепанцах, поскользнулся и ударился о ступеньки локтями и ягодицами. Удар в правый локоть и в ягодицу пришелся как раз в места ожогов – боль невыносимая. Но, когда падаешь с лестницы, хуже всего даже не сам удар, причиняющий боль. Хуже всего то, что еще в воздухе, летя ногами вперед, ты осознаешь, что удара не избежать, и до него считаные мгновения».
2.16. Российское телевидение
Меня отыскало российское телевидение: телекомпания «РТ ТВ» хотела сделать обо мне документальный фильм.
Сейчас не самый подходящий момент, ответил я им, чтобы ехать из Москвы в Казалеккьо-ди-Рено и снимать обо мне документальный фильм.
Но они, по всей видимости, отступать не собирались и прислали мне вопросы.
Вопросы, на которые мне приходилось отвечать: «Я не знаю».
Например, они спрашивали меня, как долго продлятся санкции.
Меня так и подмывало ответить: «Откуда я могу знать, как долго продлятся санкции?» – но я сдержался и ответил просто: «Не знаю».
Я написал им, что на их месте я бы никуда не ехал.
Потому что на все вопросы, которые они мне задавали, я отвечал: «Не знаю».
И что, пожалуй, это будет нелучший документальный фильм, если в кадре появится ученый муж, который только и повторяет: «Не знаю».
Даже если это будет выглядеть оригинально.
Никогда не видел документального фильма, в котором на все вопросы человек отвечал бы «не знаю».
Приезжать в Казалеккьо-ди-Рено я им не советовал.
Но написал, что хотел бы сказать одну вещь.
В это тяжелое время, хотелось мне сказать, единственное, что помогало мне держаться, это та реакция, которую вызвала в Италии отмена четырех моих лекций в миланском университете Бикокка.
Я получил сотни приглашений рассказать о Достоевском из университетов, театров, библиотек и книжных магазинов и именно этим собираюсь заняться.
Четыре моих несостоявшихся появления в Бикокке превратятся в сорок четыре выступления по всей Италии, и они уже проводятся.
И это небольшое происшествие только подтверждает то, что всегда хорошо знали в России: литература сильнее любой цензуры.
Она была холодной – зима 2022 года.
В 22-м году, отправляясь кататься на велосипеде, я до апреля не снимал перчаток.
А таким людям, как я, посвятившим свою жизнь русской литературе, взращенным русской литературой, было вдвойне холоднее.
Все, что исходило из России, включая искусство, литературу, живопись, кино, театр, музыку и балет, следовало отодвинуть куда подальше, свести на нет.
Пусть это покажется преувеличением, но для меня это было все равно что свести на нет наши жизни. Отодвинуть их куда подальше.
Благодаря цензуре я тоже внес свой вклад в общественную дискуссию, получив возможность неоднократно выступать публично и встречаться с многочисленными почитателями русской литературы. Многие из них были очень подавлены. В те дни было больно слушать радио, смотреть телевизор, читать газеты.
«Как бы ни было, грамотному русскому человеку – это я знаю определенно – было б холоднее и пустыннее на свете, если б поэзия Иосифа Бродского по какой-нибудь причине не существовала».
Вот так.
Хочется сказать, что мы, почитатели русской литературы, оказались на грани такого холода, такого одиночества, которые по сравнению с ужасами политической ситуации выглядели, конечно, пустяками, но в масштабах наших жизней оборачивались катастрофой.
В первых числах апреля украинская труппа должна была ставить в Виченце «Лебединое озеро», но в последний момент министерство культуры Украины запретило этот балет.
В Виченце.
На
