Но для Берти эта поездка в запряженной лошадьми карете по широким улицам ночного Парижа, где по такому случаю перекрыли движение, с лихвой компенсировала отсутствие восторгов со стороны недовольных горожан. Елисейские Поля переживали финальную стадию реконструкции, и некогда ухабистая дорога через болота приобретала лоск центральной городской авеню, по обе стороны которой тянулись выставочные павильоны стран – участниц Exposition Universelle 1855 года. Все эти здания впоследствии были снесены, но на месте нынешнего Гран-Пале (Большого дворца) и Пти-Пале (Малого дворца) стоял огромный Palais de l'Industrie (Дворец индустрии), каменная постройка длиной 200 метров и высотой 35 метров, с гигантским куполом из стекла и железа. Центр его фасада был оформлен в виде триумфальной арки, увенчанной скульптурой со «скромным» названием: «Франция коронует Торговлю и Промышленность». В тот летний вечер, когда мимо проезжал Берти, дворец с его прозрачной крышей и четырьмя сотнями окон, сверкающих огнями газовых ламп, наверное, был одной из самых ярких достопримечательностей на планете, уступая лишь лондонскому Хрустальному дворцу[29].
Королевский кортеж проследовал мимо Триумфальной арки, воздвигнутой в центре новой Place de l'Etoile[30]. и далее по роскошной авеню прямо в темноту Bois de Boulogne[31], который тоже переживал грандиозные перемены.
Старый лес для королевской охоты на западной окраине Парижа, некогда настолько густой, что аристократы скрывались там во время революции, был опустошен после наполеоновских войн оккупационными британскими и русскими войсками и нуждался в восстановлении и массовой посадке деревьев. Однако после посещения лондонского Гайд-парка Наполеон III решил, что обычный лес был бы слишком примитивным для его витринного Парижа, и заказал преобразование лесного массива в городской парк с широкими аллеями для прогулок в экипажах и даже искусственной речкой, «слизанной» с английской Серпентайн. Тут он наверняка польстил своим английским гостям, рассказав, что на ремонт и благоустройство французской столицы его вдохновил именно Лондон.
Более того, отдавая дань уважения «спорту королей», завезенному во Францию бриттами, Наполеон – в дополнение к парку – заказал и строительство ипподрома, который в будущем сулил Берти массу острых ощущений.
Когда процессия пересекла Сену, Наполеон, должно быть, пожалел, что не удалось доставить королевскую семью в Château de Saint-Cloud[32] до наступления темноты. Это была жемчужина французской архитектуры, образец классицизма, построенный по заказу брата Людовика XIV, герцога Орлеанского, а затем приобретенный Людовиком XVI в подарок своей невесте Марии-Антуанетте. Из замка с его обширным парком и террасами открывался прекрасный вид на Сену и город, и именно его Наполеон I и Наполеон III выбрали в качестве места проведения своих инвеститур. Это был высший французский символ королевского статуса, но в сумерках Виктория, Альберт, Вики и Берти могли получить лишь частичное представление о грандиозном сооружении.
Прием, который ожидал их в императорской резиденции, был роскошным и в то же время по-домашнему уютным. Его атмосферу передает картина одного из любимых художников Наполеона, Шарля Мюллера.
Созданная по эскизам, которые Мюллер сделал в ту ночь, она изображает бальный зал, до отказа заполненный изысканно одетыми придворными, и это самая шикарная тусовка, которую могла предложить Франция. Среди приглашенных гостей – друзья императорской четы, союзники и конфиденты, в том числе и Матильда, кузина Наполеона и его бывшая fiancée[33], которая жила открыто со своим голландским любовником-аристократом.
Вдоль парадной лестницы стоят, как растения в кадках, солдаты в золотых шлемах с плюмажем, которые полыхают в свете увесистых люстр. И в центре этого ослепительного действа сияют королевские и императорские звезды. Среди них выделяется – как и положено заказчику полотна – Наполеон, на удивление изящный, в голубом военном мундире и узких красных брюках; его усы торчат, как стрелки часов, которые замерли на без четверти три. Рядом с ним элегантная, в платье с высоким воротником, Евгения доброжелательно смотрит на несколько старомодную Викторию, которая единственная из всех женщин в шляпке, чем-то напоминающей белый ночной чепец. Королева как будто кланяется французской паре (в конце концов, Мюллер был французом), словно выражая благодарность за приглашение в такой красивый дом. Альберт, блистающий в алой тунике, стоит с краю – видимо, чтобы не затмевать Наполеона своим высоким ростом. Альберт придерживает рукой свою саблю, и в его задумчивом взгляде читается вопрос: «Этот французик, кажется, клеит мою жену?»
Мюллер тщательно поработал и над портретами принцессы Вики – миниатюрной копии своей матери, вплоть до чепца, – и Берти, которые стоят между родителями. Молодой принц в нарядной белой рубашке и темном пиджаке, его светлые волосы зализаны назад, как будто мать все-таки заставила его взяться за гребень. Странно, но из всех присутствующих только Берти смотрит на художника. И на него будто нисходит озарение. Он в центре композиции – безусловно, самого гламурного события той ночи во всем западном мире[34] – и, видимо, думает: «Среди всех этих королевских и императорских взрослых особ, шикарных придворных художник выбрал и рисует меня. Mich. Moi[35]. Неужели я действительно столь важная персона? Вот это да!..»
VI
В течение следующих нескольких дней Берти пришлось испытать на себе все тяготы постоянного внимания. Мало того что он находился под прицелом критического ока общественности, неотрывно следившей за передвижениями королевского семейства по городу, так еще и родители контролировали каждый его шаг, словно выискивая повод усомниться в правильности идеи взять его с собой в эту поездку. Для них
Берти по-прежнему оставался умственно отсталым мальчиком, нуждающимся в издевательской опеке со стороны высоконравственных репетиторов. Здесь, во Франции, он был спущен с поводка, а посему за ним был нужен глаз да глаз.
Некоторые официальные мероприятия, наверное, были утомительны для подростка, не отличавшегося усидчивостью и вниманием, – чего стоил только трехчасовой обзор экспозиции искусства в рамках Exposition[36], где было выставлено 5000 работ двух тысяч художников из 28 стран мира (хотя половина их них были, конечно, французскими). Выставка вдохновила эстетов вроде знаменитого поэта-наркомана Бодлера, который писал, что «работы английских художников… достойны долгого и упорного изучения». Судя по таким отзывам, тринадцатилетнего мальчика она могла довести до слез.
