«Танцы. Было довольно мило. Моей партнершей была фройлен ван Бук, славная девушка очень разумных взглядов, очень патриотичная, не синий чулок и, вероятно, довольно мудрая… Девицы, в общем, были довольно милы, некоторые даже почти красивы… Мы с Мариэль Р. немного поговорили… Провожал фройлен ван Бук домой. Она не оперлась на мою руку, что я, в известном смысле, оценил… Несколько упражнений — и спать».
Гиммлер использовал свои дневники для жестокой самокритики в тех случаях, когда он не дотягивал до собственного скромного идеала. Он жалуется на то, что слишком много говорит, что он слишком добр и ему недостает сдержанности и «приличествующей благородному человеку уверенности». Ему нравится помогать людям, навещать больных и иногда помогать старикам и утешать их, приезжать домой, чтобы навестить родных. «Они думают, я веселый, забавный парень», — написал он в январе 1922 года. Очевидно, он, как многие другие люди, жаждал получить признание и занять место в обществе и семейном кругу, вникая, насколько это было возможно, в дела других людей. И в то же время ему была присуща подлинная доброта. Но он всегда добивался популярности и признания в студенческой среде, хотя чопорность в поведении и слабое здоровье, из-за которого он не мог выпить пива, не получив расстройства желудка, приводили к тому, что товарищи смотрели на него сверху вниз и высмеивали его чрезмерное прилежание.
Он сохраняет свою привычку регулярно посещать церковь вплоть до 1924 года, хотя признаки сомнения в религиозных убеждениях начинают появляться в его дневниках гораздо раньше. «Думаю, у меня назрел конфликт с религией, — пишет он в декабре 1919 года, — но что бы ни случилось, я всегда буду любить Бога и молиться ему, я останусь преданным католической церкви и буду защищать ее, даже если буду от нее отлучен». В феврале 1924 года он все еще ходит в церковь, но упоминает о своих спорах, касающихся «веры в Бога, религии, сомнений (в непорочном зачатии и т. д.), конфессий, взглядов на дуэли, крови, сексуальных связей, мужчины и женщины». Вопрос секса по своей притягательности превосходит даже религию, несомненно, из-за его убеждения в необходимости ограничения половых связей до брака. По-видимому, он оставался девственником до 26 лет, и, несомненно, испытывал мучения из-за неудовлетворенных сексуальных желаний. После одного из споров о сексе, которые часто происходили у Генриха с его другом Людвигом, клерком, он записал в феврале 1922 года:
«Мы обсуждали опасность подобных вещей. Я испытал, что это такое — лежать рядом, вдвоем, с прижатыми друг к другу разгоряченными телами… ты весь горишь и должен собрать все свое мужество, чтобы прислушаться к рассудку. Девушки в этот момент заходят так далеко, что уже не понимают, что делают. Это жгучая, бессознательная, пронизывающая все существо жажда удовлетворения действительно могущественного, страстного природного желания. Поэтому все это так опасно для мужчины и накладывает на него огромную ответственность. Мужчина может сделать все с безвольными в данной ситуации девушками, но в то же время он должен достаточно потрудиться, чтобы побороть собственную природу».
Другой бедой Генриха был недостаток денег. Он ненавидел свою возрастающую зависимость от семьи, хотя и научился возмещать отцу расходы на содержание, которое тот регулярно посылал ему, и очень тщательно выверял свои скромные расходы на еду и одежду. Сохранившиеся письма Генриха к родителям показывают нам, как тщательно перечисляет он все мельчайшие подробности штопки и починки, равно как и мелочи, требующие дополнительных затрат. Его письма всегда полны уважения и нежности: «ваше милое поздравление с днем рождения… галстук надо заштопать с левой стороны… дорогие родители, к сожалению, я должен попросить у Вас денег; осталось только 25 марок от последней сотни… я никогда не надеваю белые рубашки для работы, поэтому мои вещи действительно хорошо сохраняются… галстук в горошек, который мне подарили на Рождество, порвался в нескольких местах… искренние приветствия и поцелуи».
Характер молодого человека проявлялся во всем, что он писал, равно как и в том, что эти письма, а также многие другие документы того периода — чеки, списки, черновики, корешки билетов и т. п. — сохранились, благодаря его усилиям, после страшной войны.
Точность была во всем. 5 ноября 1921 года он во взятом на прокат траурном костюме присутствовал на похоронах Людвига III Баварского; через две недели он, как предписывал этикет, звонит вдовствующей королеве, которая являлась матерью его крестного; 18 января 1922 года он принимает участие в националистской студенческой церемонии в честь годовщины основания Германской империи. Через наделю, 26 января он посещает митинг клуба стрелков вместе с Эрнстом Ремом, который, как пишет Гиммлер в дневнике, «настроен очень дружелюбно». «Рем пессимистически смотрит на большевизм», — лаконично добавляет Генрих.
Рем был активной фигурой в армии. Он был на 30 лет старше Гиммлера, и влияние, которое он стал оказывать на юношу, привело Генриха к более серьезным занятиям политикой. Вместе с братом Гебхардом Гиммлер вступил в местный националистский корпус, возглавляемый Ремом, — военизированное формирование, которое позже, в ноябре 1923 года, присоединилось к войскам Гитлера во время Мюнхенского путча.
Между тем, 5 августа 1922 года Гиммлер закончил университет. В техническом колледже он изучал химию и удобрения, а также новые разнообразные растения и сельскохозяйственные культуры нового поколения. По окончании учебы его сразу назначили на должность ассистента лаборатории фирмы, расположенной в Шлейсхейме и специализирующейся на разработке удобрений. Шлейсхейм находился всего в 50 милях к северу от Мюнхена, а это означало, что Гиммлер не потерял связи с центром, где Гитлер взращивал свою, особую форму национализма, которая уже привела к созданию Национальной социалистической партии. Хотя Гиммлер не мог не знать о Гитлере и его политической деятельности в Мюнхене, первое упоминание о нем появляется в уцелевших дневниках Генриха не раньше февраля 1924 года, через пять месяцев после путча. Из множества соперничающих или параллельных националистских организаций того периода Гиммлер, как и Геббельс, сначала присоединился к группе, которая не сразу попала под увеличивающееся влияние Гитлера.
Тем не менее Гиммлер укреплялся в своих антисемитских взглядах, довольно обычных для правых националистов-католиков юга Германии. С 1922 года усиление антиеврейских настроений отразили и дневники Гиммлера, хотя однажды его чувства смягчились по отношению к молодой еврейской танцовщице. Он и его друг по имени Альфонс, которому удалось уговорить Генриха принять участие в такой необычной экспедиции, встретили девушку в ночном клубе. Гиммлер отметил, что «в ней не было ничего еврейского, по крайней мере, так казалось. Сначала я отпустил несколько замечаний насчет евреев, я абсолютно не подозревал, что она одна из них». В сентиментальных выражениях Генрих извинился перед девушкой, несомненно потому, что она была очень хорошенькой и приятно шокировала его признанием в том, что она уже не «невинна». С гораздо меньшей терпимостью Гиммлер относился к своему сокурснику и бывшему однокласснику — еврею Вольфгангу Халлгартену, которого называл «жиденком» и «жидовской вошью», потому что тот стал левым пацифистом[6]. Таким образом, в дневниках время от времени появлялись ссылки на так называемый «еврейский вопрос».
