Подпись: Хью Джексон, член совета Лиги».
В Сербии и сербской армии Макивер достиг пика своей карьеры и переживал самый счастливый период своей жизни.
Макивер — бригадный генерал, в сербской форме
Он стал бригадный генералом, но не в том смысле, который нам известен: он командовал дивизией, как генерал-майор. Его любили и во дворце, и среди народа, жалованье было хорошим, битв было много, а в Белграде было весело и увлекательно. Из всех мест, которые он посетил, и всех стран, в которых служил, об этом балканском королевстве генерал говорил наиболее нежно и с большим чувством. Для королевы Натальи он был самым верным рыцарем, а с тем, кто, как ему казалось, не проявлял должного уважения к этой даме, он даже был готов решить спор на саблях или пистолетах. У него нашлись добрые слова даже для Милана.
После Сербии генерал создал ещё несколько иностранных легионов, планировал дальнейшие экспедиции, реорганизовывал небольшие армии небольших республик в Центральной Америке, служил консулом США и предложил свои услуги президенту Маккинли в войне с Испанией. Но в Сербии завершилась самая активная часть жизни генерала, и остальное было повторением пройденного. Сейчас он делит своё время между Нью-Йорком и Виргинией, где ему предложили важный пост на приближающейся Всемирной выставке в Джеймстауне[38]. У него много друзей и поклонников и на Севере, и на Юге. Но его жизнь, как всегда бывает с такой профессией, это жизнь одиночки.
Пока другие люди сидят на одном месте, копят дома, сыновей, дочерей, деньги на старость, Макивер живёт, как перекати-поле, как кусок плавучих водорослей. Нынешний английский король нежно назвал его «этот бродячий солдат».
Для человека, который провёл жизнь в седле, ничего не значит слово «сосед», а слово «товарищ» очень часто означает того, кто скоро погибнет.
Генерал-майор Генри Рональд Дуглас Макивер в наши дни
Кроме США, которые дали ему гражданство, генерал сражался чуть ли не за все страны мира, но если в этих странах, ради которых он терял здоровье и проливал кровь, не помнят о нём, это для него не важно. Генерал слишком горд, чтобы просить помнить о нём. Сегодня нет более интересной фигуры, чем этот человек, который, несмотря на годы, достаточно молод, чтобы вести за собой войска, и который пятьдесят лет продавал своё оружие и рисковал своей жизнью ради президентов, претендентов на престол, императоров и самозванцев.
Многое в мире сильно изменилось: Куба, за свободу которой он сражался, теперь свободна; южане, с которыми он сражался плечом к плечу четыре года, теперь носят синие мундиры; Мексиканская империя, за которую он сражался, теперь республика; Бразильская империя, за которую он сражался, тоже республика; та сербская династия, которой он обязан высочайшими почестями, исчезла. Ни одна из тех стран, которым он служил, не дала ему ни пенсии, ни прибежища, и в шестьдесят лет он чувствует себя как дома в любой стране, но настоящего дома у него нет.
Но у него есть его сабля, его одеяло, и в случае войны, чтобы получить какую-нибудь должность, ему достаточно открыть одну из жестяных коробок и предъявить те назначения, которые у него уже есть. В любой день, в новой форме, под девятнадцатым флагом генерал ещё способен одержать новые победы и заслужить новые почести.
И поэтому наш короткий очерк остаётся незавершённым. Закончим его так: продолжение следует…
II. Барон Джеймс Харден-Хикки
Это попытка рассказать историю барона Хардена-Хикки[39], человека, который сделал себя королём, человека, который родился не в своё время.
Читателя, что-то знающего о странной карьере Хардена-Хикки и удивляющегося, почему кто-то пишет о нём не с усмешкой, а с одобрением, просим не судить Хардена-Хикки по законам современности.
Харден-Хикки был такой же нелепой для нашей эпохи фигурой, как американец при дворе короля Артура. Он к ней не подходил так же, как Сирано де Бержерак к Торговой палате. По мнению авторов насмешливых статей, президентов железнодорожных компаний, дилетантских «государственных деятелей» из Вашингтона, он был анекдотом. Для досужих умов из деревни вернувшийся Рип Ван Винкль тоже был анекдотом. Люди нашего времени не поняли Хардена-Хикки, они считали его самозванцем, наполовину авантюристом, наполовину дураком. Но и Харден-Хикки не понимал их. Это доказывают его последние слова, обращённые к жене. Они таковы: «Я лучше умру джентльменом, чем буду жить мерзавцем, как твой отец».
На самом деле, его тесть, хотя и занимал высокий пост в компании «Стандарт Ойл», не был и не является мерзавцем, а к своему зятю относился с добродушием и терпением. Но дуэлянт и солдат удачи не мог симпатизировать человеку, самым большим риском для которого было прокатиться по собственной железной дороге. Тем не менее, из мнений двух мужчин мнение Джона Х. Флаглера[40] было, вероятно, более справедливым и благожелательным.
Харден-Хикки был одним из самых колоритных, доблестных и трогательных авантюристов нашей эпохи. Но Флаглер тоже заслуживает нашей симпатии.
Для лишённого воображения, погружённого в работу короля «Стандарт Ойл» было, конечно, трудно иметь Д’Артаньяна в качестве зятя.
Джеймс А. Харден-Хикки, Джеймс Первый Тринидадский, барон Священной Римской империи родился 8 декабря 1854 года. Насчёт даты все историки согласны, но в том, где произошло это важное событие, они расходятся. Его друзья считают, что он родился во Франции, но когда он умер в Эль-Пасо, сан-францисские газеты заявляли, что он уроженец Калифорнии. Все согласны, что его предки были католиками и роялистами, которые во времена Стюартов оставили Ирландию и нашли прибежище во Франции. По наиболее вероятной версии, он родился в Сан-Франциско, где его отец, Э. С. Хикки, был хорошо известен как один из первых поселенцев, а в детстве мать отправила его в Европу для получения образования.
Там он учился в колледже иезуитов в Намюре, затем в Лейпциге, а потом окончил военную академию Сен-Сир.
Джеймс Первый относился к тем счастливым мальчикам, которые так и не повзрослели. Во всём, что он планировал, до самой смерти, вы найдёте следы ранних лет учёбы и раннего окружения: влияние великой Церкви, которая вскормила его, и города Парижа, где он жил. В эпоху Второй империи Париж был самым безумным, самым порочным и самым лучшим городом. Сегодня, при республике, без двора, с обществом, которое держится на капитале жён и дочерей наших бизнесменов, у него не осталось причин, по которым барон Осман[41] украсил его. Хороший Лубе[42], достойный Фальер[43], не делают Париж более весёлым, не считая того, что они становятся объектами насмешек карикатуристов. Но когда Харден-Хикки был мальчиком, Париж был беспечным и блестящим, он был переполнен жизнью, цветом, приключениями.
