— У меня адреса нет, господин ректор, я только что утром прибыл в Казань… Я прошу о зачислении меня казенным студентом… — объяснился гость, и Лобачевский с двух слов понял, что у юноши нет ни средств для жизни, ни пристанища.
— В таком случае оставайтесь пока в нашем пансионе, впредь до формального постановления… — просто разрешил ректор трудный вопрос. — Аттестат ваш хорош, я думаю, что экзамен будет таков же… Теперь пройдите в канцелярию, отдайте все это, — продолжал он, быстро чертя пером на прошении, — и там вам все сделают!
Николай Николаевич бережно принял бумаги из рук ректора, поклонился и отправился разыскивать канцелярию.
Несмотря на успокоительные заявления губернатора, Лобачевский получил от совета университета наказ «принимать нужные меры для сохранения здоровья казенных воспитанников и всех живущих в зданиях университета». 13 сентября он закрыл все входы в университет. Люди в этот день «уже падали и коченели на улицах», писал в дневнике профессор Фукс.
Счастливый своей судьбою, Зинин с благодарным вниманием наблюдал за энергичными распоряжениями Лобачевского. Черты ума проницательного и необыкновенного присутствовали на каждом из них. Вода, съестные припасы, все необходимое доставлялось на отдельный двор. Оттуда в другое время и другими людьми переносилось в жилые помещения. Поставленный у единственного незапертого входа часовой и при нем дежурный впускали в университетский двор только врачей, священника и принимали бумаги. Для посылки в город отряжены были люди, жившие обособленно в здании Анатомического театра. Они выходили в «дегтярном платье» с соблюдением всех правил самоохраны от заразы. Жившим в зданиях университета запрещалось всякое общение с городом. Принимавшиеся дежурными вещи окуривались хлором, постели болевших холерой обязательно сжигались, а платье обеззараживалось.
Докладывая через две недели в совете о принятых мерах, Лобачевский говорил в заключение:
— Полагаю несомненным, что только такими мерами и можно было предупредить внесение болезни в университетский двор и здания, ибо из числа восьмидесяти студентов ни один не был болен даже легкими припадками холеры, а из пятисот шестидесяти человек, живущих в университете, больных было всего лишь двенадцать человек.
4 ноября попечитель округа сообщил совету, что «болезнь благодаря создателю уменьшилась, вновь занемогающих уже нет», и предписал «присутствие совета и правления возобновить».
Вскоре начались и занятия. 24 ноября 1830 года после официального экзамена Николай Николаевич Зинин был зачислен в казенные студенты отделения физических и математических наук. Экзаменовал его Лобачевский. Он занимал кафедру чистой математики и читал сверх того курс теоретической и опытной физики. Как экзаменатор, он резко отличался от других профессоров. Механического заучивания он терпеть не мог и часто останавливал бойкого студента, сыпавшего формулами. Наоборот, нередко довольствовался и ответом в несколько слов, если в них видны были самостоятельность суждения, здравый смысл и точность выражения.
Беседой с прибывшим из Саратовской гимназии студентом Лобачевский был полностью удовлетворен. С этих пор по своему обычаю он уже не выпускал из глаз юношу, явно одаренного способностями к изучению математических наук.
Немедленно после формального зачисления новому студенту выдали форменную одежду: однобортный мундир и двубортный сюртук из темно-синего сукна с белыми гладкими пуговицами, треугольную шляпу для ношения при мундире и шпагу без темляка, висевшую на отлете на двух отрезках кожаной портупеи.
Обрядившись в мундир, по случаю тезоименитства Николая I и собственных именин 6 декабря Николай Николаевич отправился в город, впервые после невольного своего заключения. Товарищи по пансионату, состоявшие из студентов всех отделений и всех курсов, дружно предупреждали новичка:
— Ну, смотри, Зинин, в оба: не дай бог попадешь на глаза попечителю, что-нибудь найдет не по форме, и тогда… беда!
Попечитель Казанского учебного округа Михаил Николаевич Мусин-Пушкин славился анекдотической грубостью нрава и преследованием не по форме одетых, не по правилам поклонившихся студентов.
Бывший гусарский полковник, он казарменную жизнь и солдатскую дисциплинированность прививал студентам и профессуре. Попечитель всем говорил «ты», пересчитывал пуговицы на сюртуках у студентов, смотрел, коротко ли острижены у них волосы, вовремя ли и быстро ли встают перед ним во фронт, а за всякий непорядок в одежде, в туалете, в походке наступал на виноватого с криком:
— Вольнодумство!.. Неповиновение!.. Дрянь мальчишка!.. Забрею лоб, так будешь знать… Пошел в карцер!
В этом неправдоподобном начальнике были свои достоинства.
«В самое крутое время он не подкапывался сознательно под науку, — писал о Мусине-Пушкине известный деятель эпохи А. В. Никитенко в своих дневниках, — не выслуживался, отыскивая в ней что-нибудь вредное, не посягал на свободу преподавания. Напротив, он по-своему оказывал ей уважение и признавал ее права. Второе его достоинство — он умел ценить ученые заслуги и горою стоял за своих ученых-сослуживцев, защищая их от всяческих козней. Вообще у него не было ничего похожего на пресмыкательство перед сильными, на выслуживание. Что делал он, худо ли, хорошо ли, то делал по убеждению. Третье его достоинство — верность своему слову. Но все эти достоинства, к сожалению, были облечены в такую кору, что немногие могли узнать их настолько, чтобы как следует оценить».
Менее всего знали или догадывались об этих достоинствах студенты. Для них он оставался грозой и грубияном. Практически вообще попечительство Мусина-Пушкина ограничивалось наблюдением внешних форм. Наукой и университетом руководил Лобачевский.
В этот первый выход Зинина за пределы университетского двора над Казанью висело серое, сумрачное небо. Морозы начались уже давно, но снега не было. Раскинутый по холмам и долинам город занимал огромное пространство; площади напоминали безжизненные степи, а замерзшие озера усиливали это впечатление. За пределами Воскресенской улицы каменные дома встречались редко, деревянные были тесны и неудобны.
На одном из холмов возвышался кремль с башней Суюмбеки, единственным памятником татарского царства. Обойдя кремль, занятый церквами и губернскими учреждениями, Зинин спустился на Воскресенскую улицу и направился в университет без желания знакомиться дальше с городом, но с веселой мыслью о назначенной на завтра лекции по теоретической астрономии.
Теоретическую и практическую астрономию читал профессор Иван Михайлович Симонов. Крупный ученый, он первым из русских астрономов совершил кругосветное путешествие. Это большое событие в научной деятельности Симонова и до сих пор, через полтораста лет, не потеряло своего значения. Симонов участвовал в экспедиции Ф. Ф. Беллинсгаузена и М. П. Лазарева к Южному полюсу на судах «Восток» и «Мирный», открывшей в январе 1820 года Антарктиду и ряд островов. Других ученых на «Востоке» и «Мирном» не было, и Симонов сверх специально астрономических занятий занимался «предметами, до естественной истории относящимися». Все выполнил он «с отличной честью для себя и воспитавшего его университета», говорилось в постановлении о присвоении Симонову звания ординарного профессора.
