Хотя, возможно, это было всего лишь демонстрацией ее безмерного эгоизма, придуманной ею болезнью, комедией, которую она разыгрывала для себя самой и окружающих. По аллеям вокруг Виндзорского или Букингемского дворцов она прогуливалась исключительно в карете, запряженной пони или осликом, но в 1890 году в Бальморале еще танцевала кадриль со своим внуком Эдци, наследником британской короны. «Я прекрасно с этим справилась», — с гордостью записала она в дневнике тем же вечером.
Главное же — ей удалось вновь обрести душевный покой, оправиться от потери Альберта, «ее дорогого ангела», после смерти которого она, чтобы уснуть, крепко прижимала к себе его халат. В газетах появились фотографии, на которых она улыбалась, что было совершенно немыслимым еще несколько лет назад. В одной из своих критических статей, посвященных театру, Бернард Шоу — социалист, между прочим — не поскупился на похвалы в ее адрес: «Вы только подумайте о той юной девушке, какой она была семьдесят лет назад: семья, наставники, церковь, слуги и вообще все вокруг только и делали, что систематически и самозабвенно лгали ей... Каждый из портретов “королевы-девочки” образца 1837 года из тех, что можно видеть во всех витринах, в 1897 году должен вызывать у этой же самой королевы желание выскочить из своей кареты, чтобы написать под ним: прошу вас, помните, что сегодня любая машинистка с зарплатой в восемьдесят шиллингов в неделю в десять раз более образованна и сведуща в жизни, чем та несчастная в момент, когда на ее голову свалилась корона и когда ей пришлось править страной, полагаясь лишь на свой природный ум. Поверьте мне, невозможно прожить семьдесят восемь лет, не узнав того, о чем королевы никогда не говорят в мелодрамах, разыгрываемых на подмостках театра “Адельфи”».
Когда королевская карета возвращалась в Букингемский дворец, какой-то человек прямо перед ней упал с дерева — и это был единственный несчастный случай, произошедший в этот знаменательный день. В преддверии его королева не раз писала своему министру внутренних дел. Она опасалась, как бы во время праздничных мероприятий не произошло несчастья вроде давки в Москве, случившейся во время коронации Алике и Николая II, когда затоптали три тысячи русских[4], или вроде недавнего пожара на благотворительной ярмарке в Париже, где заживо сгорело двести человек.
Ее любимый народ не должен страдать ни от каких, даже самых незначительных ран, и, вернувшись во дворец, Виктория тут же поинтересовалась, как себя чувствует упавший с дерева человек. Между государыней и ее подданными ныне существовало настоящее единение. В редком доме не было ее фотографий. Леди Эмптхилл, возвращавшаяся из Шотландии в роскошном личном вагоне королевы, была крайне удивлена, увидев ранним утром толпу, собравшуюся у железной дороги, чтобы посмотреть на их поезд: «Люди, знавшие, что не смогут увидеть свою горячо любимую королеву, были довольны уже тем, что смотрели на поезд, в котором она ехала. Мужчины снимали шляпы, женщины махали носовыми платками и порой посылали воздушные поцелуи, и никто не позволял себе никаких криков, поскольку подданные Ее Величества берегут ее покой».
В этот юбилейный вечер во всех деревушках королевства ждали праздничного салюта, назначенного ровно на десять часов, за пять минут до которого пушки дали предупредительный залп, возвещая о его начале. Танцы, музыка, петарды — так народ чествовал свою государыню в Лондоне, где впервые Пиккадилли-серкус и Сент-Джеймс-стрит были освещены с помощью электричества. Тысячи лампочек усыпали собор Святого Павла. Здание, принадлежащее банкирам Бенсонам, сияло красными и зелеными огоньками, а контора Кука — золотыми. На фасаде Мэншен-хауса электрическими лампочками были выведены слова: «Боже, храни королеву». Это был последний праздник уходящего века, во время которого ничто не нарушило счастья и спокойствия Англии, танцевавшей свой последний вальс в преддверии ужасов новейшего времени.
Накануне такое же сияние огней наблюдалось в районе Виндзорского дворца, где все корабли, стоящие на Темзе, и берега самой реки были украшены венецианскими и китайскими фонариками, а праздничная церемония началась с факельного шествия и вручения роскошных подарков, которым не было числа. Особенно растрогал Викторию браслет, выполненный по эскизу ее младшей дочери принцессы Беатрисы. Тесно прижавшиеся друг к другу бриллианты, сапфиры и рубины символизировали неразрывную связь метрополии со всей империей. Не обошлось и без досадного недоразумения: у низама Хайдарабада за несколько дней до его отъезда в Лондон украли бриллиант стоимостью в 300 тысяч фунтов стерлингов, который он собирался преподнести в подарок королеве-императрице. Но она едва ли расстроится по этому поводу: у нее и без того было достаточно драгоценных камней, вошедших в легенду, в частности, самый большой в мире бриллиант «Кохинор» и четыре крупных бриллианта, украшавших ее браслет, два из которых принадлежали Марии Антуанетте, третий — двоюродной сестре Виктории принцессе Шарлотте и последний — несчастной Марии Стюарт.
Виктория всегда любила золото и драгоценные камни. В Южной Африке только что было открыто новое золотоносное месторождение, получившее в ее честь название «Юбилейная золотая шахта». На торжественном ужине, устроенном в Букингемском дворце накануне большого парада, королева согласилась появиться не в обычном траурном платье, а в сари, изготовленном в Индии из тончайших золотых нитей. На столе сверкал золотой сервиз английских королей. В огромной золотой вазе, захваченной у Непобедимой армады, стояла охапка орхидей, свезенных со всех концов империи.
Праздничное меню из тринадцати блюд шеф-повар, француз по национальности, составил на французском языке, и лишь одно название значилось там на английском — традиционный «гоаз^ЬееГ». Девяносто приглашенных на ужин гостей вынуждены были положить вилки, как только ее величество проглотила свой последний кусок.
Чтобы разместить гостей, которых королева была не в состоянии принять у себя во дворце, в Лондоне была построена самая большая в мире гостиница «Сесил»: во все ее комнаты, а их насчитывалось тысяча двести пятьдесят, было проведено электричество. Виктория забронировала там шестьдесят пять комнат, посольство Китая тридцать, а раджа Капурталы около сотни. Гостиница имела собственные турецкие бани, почтовое отделение и дюжину лифтов, доставляющих постояльцев на все тринадцать этажей. Ресторан мог одновременно принять тысячу посетителей, которых обслуживали двести официантов.