Ознакомительная версия.
II
За вздохом утренним мороза
Румянец уст приотворя,
Как странно улыбнулась роза
В день быстролетный сентября.
А. Фет
Далёко к северу, в глуши уездной,
Помещица, покинувшая свет,
В деревне век тянула бесполезный.
У ней был сын одиннадцати лет.
Мечтатель бледный, часто ночью звездной
Он вспоминал страну, которой нет,
И с первых детских лет единым хлебом
Жить не умел. Его крестили Глебом.
Задумчив, вял и странно молчалив,
Он не являл особенных загадок.
Порою мальчик был и шаловлив,
И надоедлив, и на сласти падок.
Любил он лес, купанье, чернослив,
Субботний звон и тихий свет лампадок,
И музыки божественная ложь
Роняла в душу Глеба пыл и дрожь.
И разом жизнь переменилась эта.
Едва сентябрьский солнца поворот
Привел с собой на осень бабье лето
И потускнел топазный небосвод,
Едва в одежды пурпурного цвета
Оделся сад, цветник и огород,
В деревню жить приехала кузина,
Хорошенькая институтка Зина.
Окончив курс, она не знала, где б
Найти себе достойного супруга.
И всё скучала. Но ребенок Глеб
Ей не годился даже в роли «друга».
К тому же был он странен и нелеп:
Как посреди пылающего круга
Сожженью обреченный скорпион,
Он вдруг затосковал. Он был влюблен.
Когда перед обедом, напевая,
Кузина выходила на балкон,
Ломала корку хлеба и, зевая,
Смотрела вдаль, – краснел и мялся он.
По вечерам, при лампе, вышивая,
Болтала с теткой. А со всех сторон
Шептали Глебу тени, что отныне
И жизнь его и счастье только в Зине.
Он похудел, стал поздно засыпать.
Лица его менялось выраженье.
Казалось, мальчик силился понять
Души немой могучие движенья
И не умел. Но раз, идя гулять
С кузиной и следя листов круженье,
Под жгучие напевы поздних ос,
Он замер вдруг со взором, полным слез.
В тот самый час под гомон птичьих споров
И трубный клик пролетных журавлей,
В обычный час хозяйственных дозоров
Старик гулял в тени своих аллей.
«В крови золотолиственных уборов»
Дрожали липы пятнами огней.
Старик в пальто и с записною книжкой
Шел по аллее медленно, с одышкой.
И повстречал он розу. На кусте
Последняя, она дышала жадно,
Покорная единственной мечте:
Не отцветя, увянуть безотрадно.
Но в вечной и мгновенной красоте,
Лелея в чистом сердце вздох прохладный
И умоляюще раскрыв уста,
Она была прекрасна и чиста.
Во взоре старческом слеза кипела,
Уста шептали, и томилась грудь.
О счастии нетленном сердце пело
И звало жизнь к бессмертию прильнуть.
Над миром дуновенье пролетело
И озарило тот и этот путь.
Исчезло всё, и было сердцу ясно,
Что смерть блаженна и любовь прекрасна.
А там, далёко, мальчик в буйстве грез,
В мечтах любви без слов и без ответа,
Почуял сладость тех же светлых слез,
И в первый раз познал восторг поэта.
Единый миг в единый вздох вознес
Страсть отрока и вдохновенье Фета.
И девушка, и роза в этот миг
Являли красоты единый лик.
У меня ли не жизнь? Чуть заря на стекле
Начинает лучами с морозом играть,
Самовар мой кипит на дубовом столе
И трещит моя печь, озаряя в угле
За цветной занавеской кровать!
Полонский
ИЗДАТЕЛЮ А. М. КОЖЕБАТКИНУ
Я стихотворству, ты изданью
От юных лет обречены.
Мы водохлебы , по преданью
Нижегородской старины.
Струями волжской Ипокрены
Вспоили щедро нас Камены
И Мусагета водомет.
Теперь фонтан его поет
В лугах лазурной Альционы.
Заветы Пушкина храня,
Ты отблеск чтишь его огня
И красоты его законы;
За то тебе несу я в дар
Мой одинокий самовар.
Самовар в нашей жизни, бессознательно для нас самих, огромное занимает место. Как явление чисто русское, он вне понимания иностранцев. Русскому человеку в гуле и шепоте самовара чудятся с детства знакомые голоса: вздохи весеннего ветра, родимые песни матери, веселый призывный свист деревенской вьюги. Этих голосов в городском европейском кафе не слышно.
Человек, обладающий самоваром, уже не одинок. Ему есть с кем разделить время, от кого услышать добрый совет, близ кого отогреться сердцем. Двое собеседников в сообществе самовара теплей сближаются, понимают нежней друг друга. Целомудренная женщина подле самовара сразу овевается поэзией подлинного уюта и женственной чистоты. Сельскому жителю самовар несет возвышенный эллинский хмель, которого одичалый горожанин уже почти не знает.
И, конечно, не чай в собственном смысле рождает в нас вдохновенье; необходим тут именно самовар, медный, тульский, из которого пили отец и прадед; оттого скаредный буфетный подстаканник с кружком лимона так безотрадно-уныл и враждебен сердцу. Самовар живое разумное существо, одаренное волей; не отсюда ли явилась примета, что вой самовара неминуемо предсказывает беду?
Но всё это понятно лишь тем, кто сквозь преходящую оболочку внешних явлений умеет ощутить в себе вечное и иное. Потребно иметь в душе присутствие особой, так сказать, самоварной мистики, без которой сам по себе самовар, как таковой, окажется лишь металлическим сосудом определенной формы, способным, при нагревании его посредством горячих углей, доставить известное количество кипятку.
Б. С.
31 декабря 1913 г. Владыкино
"Страшно жить без самовара..."
Страшно жить без самовара:
Жизнь пустая беспредельна,
Мир колышется бесцельно,
На земле тоска и мара.
Оставляю без сознанья
Бред любви и книжный ворох,
Слыша скатерти шуршанье,
Самовара воркованье,
Чаю всыпанного шорох.
Если б кончить с жизнью тяжкой
У родного самовара,
За фарфоровою чашкой,
Тихой смертью от угара!
Ознакомительная версия.
