24 августа 1787 года светлейший отписал графу Войновичу ордер о немедленном выступлении. Приказ был строг и недвусмысленен: «Подтверждаю Вам, собрать все корабли и фрегаты и стараться произвести дело, ожидаемое от храбрости и мужества вашего и подчинённых ваших. Хотя бы всем погибнуть, но должно показать всю неустрашимость к нападению и истребление неприятеля. Сие объявите всем офицерам вашим. Где завидите флот турецкий, атакуйте его, во что бы то ни стало, хотя бы всем пропасть».
Прочитавши столь строгое предписание, Войнович не на шутку разволновался:
– Как это всем погибнуть? Как это всем пасть? Неужто князь нас, что агнцев безвинных, на закланье шлёт? Что делается! Что делается!
Как гласят исторические источники, потёмкинский приказ Войнович получил к полудню субботнего дня. В своём домике неподалёку от пристани, которая и поныне носит в его честь название «Графской», он собрал эскадренных капитанов, объявил им начальственную бумагу. Капитаны к услышанному отнеслись спокойно, что ж поделать, война есть война! Отпуская их, Войнович произнёс со слезою в голосе:
– К завтрашнему вечеру быть всем готовыми вступить под паруса, а к полуденной пушке прошу всех ко мне на прощальный обед!
Капитаны расходились, несколько удручённые подавленным состоянием командующего.
– И чего это он нас всех заранее хоронит? А бумажку читал, руки тряслись!
Однако выйти в море снова не удалось, Войнович снова перенёс дату отплытия на неделю. Позднее участники похода признают, что если бы не этот досадный перенос сроков выхода в плавание, то всё могло бы сложиться совершенно иначе. «Если бы мы вышли в понедельник в море, то непременно были бы в Варне и сделали бы сражение, а как целые сутки промедлили напрасно в угодность глупого суеверия, то не дошли мы до Варны 40 миль итальянских, потерпели ужасное бедствие», – вспоминал впоследствии один из участников этого несчастливого похода.
Утром 31 августа Севастопольская эскадра с распущенными флагами наконец-то покинула Ахтиарскую бухту. Береговые батареи прощально салютовали. В ответ с кораблей и фрегатов тоже палили. Войнович избрал флагманом линкор «Слава Екатерины». Передовым же вёл эскадру бригадир Фёдор Ушаков на своём «Святом Павле».
Первые дни плавания погода благоприятствовала, но едва эскадра спустилась до траверза мыса Калиакрия, погода начала быстро свежеть, а барометр падать. Готовясь к ненастью, на судах зарифили паруса, закрепили «по штормовому». Чтобы не сорвало на качке пушки, закрепили и их, орудийные порты задраили наглухо. И вот обрушился шторм, который вскоре достиг силы настоящего урагана.
В самое короткое время корабли и фрегаты были разбросаны волнами и ветром столь далеко друг от друга, что каждый из них мог рассчитывать только на себя. Непрерывные удары стихии быстро расшатали корабельные корпуса, сломали мачты и оборвали такелаж. Вот когда сказалась спешность постройки и нехватка в Херсоне опытных корабельных мастеров. Увы, исправить что-либо было поздно!
На флагманской «Екатерине» все три мачты рухнули разом, при этом столь сильно накренив своим весом корабль, что тот едва не опрокинулся. Положение спас флаг-капитан Дмитрий Сенявин, который, не растерявшись, с топором в руках бросился перерубать многочисленные ванты, не дававшие мачтам упасть за борт. За Сенявиным поспешили матросы, и спустя несколько минут корабль смог наконец выйти из гибельного крена.
Один из офицеров «Екатерины» впоследствии вспоминал: «Мы положили якорь на глубине 55 саженей, выдали полтора каната, якорь задержал, корабль пришёл к ветру, и течь несколько уменьшилась. В полдень 9-го никого от нас не было видно. 10-го течь прибавилась, а 11-го числа с вечера до полночи так увеличилась, что во все помпы, котлами и вёдрами изо всех люков едва могли удержать воду и мы за то время были точно на краю гибели».
Вдалеке среди пенных водяных валов палил пушками, прося о помощи, фрегат «Крым», но помочь ему не мог никто. Прошёл час, другой – выстрелы с него внезапно стихли.
– Никак, конец «Крыму» пришёл! – крестились на стонущих под напором ветра кораблях. – Отмучились сердешные!
Из донесения капитана бригадирского ранга Паоло Алексиано: «Ветер, усиливаясь, сделался крепкий, и напоследок чрезвычайный шторм с дождём и превеликой мрачностью… На порученном мне фрегате „Св. Андрей" изорвало паруса, и от множества вливаемой в него воды он едва не затонул. В оное время оказались видимы со сломанными от шторма мачтами от нас между N и Ost два корабля, один из них без всех мачт, другой с одной фок-мачтой… и 2 фрегата. 10-го числа в 3 часу пополудни превеликой качкой сломило грот и бизань-мачты, осталась одна фок. При оном величайшем несчастии, претерпя чрезвычайные беспокойства и опасности при употреблении всевозможном старании. прибыл на севастопольский рейд.»
Наконец суда стали по одному возвращаться в Севастополь. Вид их был ужасен! Избитые корпуса с выбитыми обшивными досками, обрубки мачт и обрывки парусов. Первой мыслью встречавших их на берегу было то, что эскадра наголову разгромлена турками, столь трагично было зрелище полузатонувших кораблей и фрегатов, не говоря уже об измученных и едва державшихся на ногах офицерах и матросах.
Собиралась эскадра крайне медленно. Бывало, что приходило в день по одному судну, а бывало, что по нескольку дней и вообще никого не было. В Севастополе воцарилась печаль. Беспомощность ожидания была столь невыносима, что семьи не вернувшихся моряков сутками простаивали на берегу, вглядываясь в даль, не мелькнёт ли вдали парус?
Ураган раскидал эскадру по всему Чёрному морю, «Святой Павел» отнесло аж к абхазским берегам. Лишь благодаря искусству своего командира Фёдора Ушакова «Павел» смог вернуться в родную гавань, но без мачт, бушприта, парусов и руля. Приползли, как говорится, на честном слове.
Совершенно отчаялись ждать с моря и флагманскую «Славу Екатерины». Когда ж она показалась, то её поначалу и не узнали, столь разительно отличалась эта развалина от ещё недавно грозного и гордого линкора. На «Екатерине» мачт не было вовсе. Вместо них торчали кое-как наспех сооружённые стеньги, нижний дек полностью ушёл в воду, а сам корабль прямо на глазах собравшихся на берегу повалился на правый борт. Едва зайдя в Севастопольскую бухту, линейный корабль начал тонуть, пушечными выстрелами прося о помощи. Насилу спасли. Сойдя на берег, контр-адмирал Войнович немедленно отправил Потёмкину письмо: «Нахожу себя несчастливейшим человеком и принуждённым доносить о крушении наших сил, под моею командою состоящих. С лишком 20 лет как хожу в море, и по всем морям был, но такого несчастия предвидеть не мог, и как спаслись, одному Богу известно».
