Более правильно подходит к этому вопросу Ф. Харт, указывая, что басня обличала христианский ригоризм и то лицемерие, к которому неминуемо вело христиан расхождение между их доктриной и практикой (см. 36). При этом имелись в виду не только благочестивые и ученые прелаты, о которых Мандевиль с иронией писал, что они в своей заботе об обращении людей молили бога о том, чтобы он отвратил сердца от всех плотских желаний и всего мирского, и в той же самой молитве просили его излить на королевство всю земную благодать и мирское блаженство — подразумевались вообще все те, кто, исповедуя евангельскую добродетель, одновременно стремился к мирскому преуспеянию и богатству. Но в действительности смысл его сатирической критики был более глубоким. В одном из комментариев к «Возроптавшему улью» Мандевиль изложил притчу, в которой нарисовал образ насквозь лицемерного государства. Хотя в ней он и рассказывает о стране, существовавшей «в стародавние языческие времена», смысл ее достаточно очевиден, чтобы ввести кого-либо в заблуждение. Заинтересованный читатель может ознакомиться с этой притчей по русскому изданию «Басни о пчелах», где она изложена на с. 216—218.
К лицемерию склонны многие люди, и не только те, кто известен своей порочностью, констатирует Мандевиль. Ибо когда пытаешься узнать, какую же реальную ценность они придают духовным началам, то обнажаешь их весьма мирские и своекорыстные интересы. Стыдясь собственных многочисленных слабостей, люди стремятся спрятать свою наготу друг от друга и скрывают истинные мотивы своего поведения под маской благочестия и заботы о высшем общем благе. Через сто с лишним лет, в 1844 г., молодой Ф. Энгельс в статье «Положение Англии. Восемнадцатый век» напишет следующие строки: «Характер английской национальности — это неразрешенное противоречие, соединение самых резких контрастов. Англичане — самый религиозный народ в мире и в то же время самый иррелигиозный; они больше беспокоятся о потустороннем мире, чем какая-либо другая нация, и, однако, живут при атом так, как будто для них нет ничего другого, кроме земного существования; их надежда на небо нисколько не мешает им верить так же крепко в „ад незарабатывания денег“» (1, 1, 601). Мандевиль был, наверное, первым из английских философов и моралистов, кто подверг это двуликое сознание своих соотечественников едкой и беспощадной критике и показал, с каким моральным отчуждением связаны их свобода, собственность и благополучие.
удучи сатирой, басня о пчелах представляла собой и аллегорию определенной теоретической точки зрения на природу человека и общества. И здесь мы должны обратиться к одному из специфических созданий материалистической философии XVII в.— учению об аффектах. Гоббс и Спиноза были гениями этого учения. Его последовательно придерживался и доктор Мандевиль. Как и Спиноза, он считал аффекты, т. е. свойственные человеческому естеству виды влечения и отвращения, самой сущностью человека. Подобно Спинозе, он рассматривал аффекты как состояния тела, которые усиливают или ослабляют способность тела к действию и, овладевая человеком, управляют им, хочет он того или нет. Именно в аффектах Мандевиль видел и фактор неизменности природы человека «со времен грехопадения Адама», и условие его жизненной активности. Исходя из этих реальных психофизиологических составляющих человеческой природы, он строил и свою систему этики.
На страницах комментариев к «Возроптавшему улью» Мандевиль описал многие человеческие аффекты, равно как и обличия, которые они принимают. Мы находим здесь характеристики стыда и гордости, зависти и любви, ревности и надежды, страха и гнева, жалости и испуга. Мандевиль исследует все эти компоненты человеческой натуры, дает им определения, приводит их примеры, указывает их симптомы. Природой положено, что все аффекты прямо или косвенно содействуют самосохранению человека, имеют конечной целью удовлетворение его себялюбия. Средства, при помощи которых природа понуждает человека заботиться о себе, заложены в нем самом и именуются желаниями. Они вынуждают человека либо жаждать того, что, по его мнению, поддержит его или доставит ему удовольствие, либо избегать того, что может вызвать его неудовольствие или повредить ему. И Мандевиль разбирает, как аффекты взаимодействуют друг с другом, как один аффект подавляется другим, более сильным, более полно удовлетворяющим то же самое себялюбие. Он разлагает сложные аффекты на составные части, т. е. показывает, из каких аффектов они состоят. Ведь человек соткан из таких странных противоречий! И с аффектами у человека дело обстоит так же, как с колерами ткани: легко распознать красный, зеленый, голубой, желтый, черный и другие цвета, когда видишь их по отдельности; однако нужно быть художником, чтобы распознать все различные краски и пропорции, в которых они тщательно смешаны, когда они составляют единый цвет ткани. Подобным же образом всякий может обнаружить аффекты, когда они проявляются отчетливо и какой-нибудь один аффект целиком охватывает человека; но очень трудно проследить каждый побудительный мотив тех поступков, которые являются результатом смешения ряда аффектов.
В рамках своей концепции аффективной природы человека Мандевиль определяет и такие понятия, как «благовоспитанность» и «добродетель». Первое надо четко отличать от последнего. Благовоспитанность требует лишь, чтобы мы маскировали свои аффекты; она состоит в вырабатываемой при помощи наставлений и примеров привычке льстить гордости и эгоизму других и предусмотрительно и ловко скрывать свою собственную гордость и эгоизм, дабы в итоге более полно удовлетворить их. Избегая всего, что в глазах света считается следствием гордости, воспитанный человек, не унижая себя и лишь в малой степени подавляя свой аффект, «жертвует только незначительной внешней частью своей гордости, которой восторгаются одни только глупые невежественные люди, ради той ее части, которую все мы ощущаем внутри себя и которой с таким восторгом, но молча питаются люди самого высокого духа и самого возвышенного гения» (2, 95). Такие аффекты, как вожделение или тщеславие, оказывали бы разрушительное воздействие на общество, если бы проявлялись во всем своем естественном, обнаженном виде. Хорошее же воспитание, позволяя скрывать их, делает их общественно приемлемыми, при этом нисколько не лишая людей тех наслаждений, которые они получают от их удовлетворения. Иное дело — добродетель. Она связана с подавлением аффектов. Не с подавлением одного аффекта другим, иной раз и выливающимся в доброе деяние, а с самоотречением, с победой над аффектами и с сознательным стремлением действовать на благо других и творить добро. Но и это стремление возникает на основе реальных качеств человеческой природы, таких аффектов, как стыд и гордость, «в которых содержится в зародыше большинство добродетелей» (2, 84).
