Оставалась одна последняя надежда на издателя Шлезингера. Добрый человек давал Вагнеру кое-какие работы в издаваемой им “Музыкальной Газете”; но этого было мало, это не обеспечивало необходимых средств к существованию. И вот тогда-то директор театра “Des Varietes” заказал нашему маэстро музыку (о ужас!) – музыку для водевиля. Вагнер задумался, – судьба относилась к бедному музыканту, казалось, уже слишком сурово; однако, приняв во внимание свои денежные обстоятельства, бедняк согласился и принялся сочинять музыку для французского водевиля. Но тут читатель, может быть, подумает, что наш музыкант дошел уже до пределов своего унижения. Нет, далеко нет – худшее предстояло еще впереди, а именно: когда музыка к этому фатальному водевилю была окончена, директор театра забраковал ее “за негодностью”!
Пытался Вагнер писать и романсы на французские слова; романсы эти были разного достоинства, но их либо вовсе не издавали, либо платили за них по 15 – 20 франков за штуку. И вот в начале 1841 года наш несчастный автор написал и напечатал рассказ, чреватый своим автобиографическим смыслом. Заглавие рассказа было: “Иностранный музыкант в Париже”. “Это был, – говорится там о герое рассказа, – превосходный человек и достойный музыкант. Он родился в маленьком немецком городе, а умер в Париже, где много страдал”.
Как велика была в то время нужда Вагнера, показывают следующие эпизоды, рассказываемые его биографами. Была у него увертюра к предполагавшейся опере “Христофор Колумб”. Доведенный бедностью до совершенного отчаяния, Вагнер попытался пристроить эту увертюру хоть за границей и послал ее в Лондон к капельмейстеру Жулльену, который давал там концерты. Но капельмейстер забраковал увертюру и отослал ее автору обратно. В одно прекрасное утро пришел к нашему композитору почтальон и потребовал уплату за доставку пакета из Лондона в Париж. Вагнер не мог уплатить требуемых несколько грошей; почтальон, не получив уплаты, унес пакет обратно, и, таким образом, это произведение Вагнера пропало навсегда.
Другой эпизод характерен не менее предыдущего. В том же несчастном для нашего композитора 1841 году Вагнер, доведенный до отчаяния, предложил себя одному маленькому бульварному театру в качестве певца-хориста. Но, по словам самого Вагнера, капельмейстер, который должен был экзаменовать его, увидал тотчас же, что певец совсем не умеет петь, да кроме того, у нашего композитора, как известно, не было решительно никакого голоса. И импровизированного хориста прогнали ни с чем. Таким образом, остальную часть зимы этого ужасного года Вагнеру пришлось существовать исключительно за счет доброхотных членов парижской немецкой колонии, к счастью, довольно многочисленной.
Около этого же времени в Париже Вагнер в первый раз встретился с Листом. Отношения их, впоследствии столь близких друзей, – были тогда очень холодны. Дело объясняется тем, что Вагнер всегда ненавидел то, что он называл “только виртуозностью” и не разгадал пока в Листе ничего, кроме виртуозности. А Вагнер был, что называется, человек прямой, не любивший скрывать своих симпатий и антипатий, и потому в “Музыкальной Газете” в 1840 году появилась его статья под заглавием: “О ремесле виртуоза и независимости композитора”; эта статья имела в виду Листа и была полна желчи и раздражения. Такой тон ее объясняется, впрочем, всего естественнее собственными неудачами и разочарованиями нашего музыканта, какие пришлось ему испытать в Париже. Действительно, это был период едва ли не самый тяжелый в жизни Вагнера, когда он изверился и в музыке, и в музыкантах Парижа, когда пошли прахом все его артистические мечты и надежды.
Но такова была энергия нашего автора, так велика живучесть его таланта, что даже угнетаемый всеми ужасами, какие мы описали выше, он проявлял продуктивность самую изумительную. Среди всяческих бедствий: и материальных и нравственных, – он продолжал работать над своей оперой “Риенци”. Но наибольший подъем духа, на чисто художественной почве, произошел в нем, когда начались (в 1841 году) концерты парижской консерватории, посвященные произведениям Бетховена. При громадных музыкальных средствах консерватории исполнение Бетховена оказалось столь совершенным, что ни о чем подобном Вагнер дотоле и мечтать не мог. В довершение всего оркестр консерватории исполнил его любимое произведение Бетховена – “Симфонию с хорами”. Казалось, судьба, вообще столь суровая к нему в Париже, хотела вознаградить музыканта художественными впечатлениями. Вскоре после концертов консерватории, в “Опере” был поставлен “Фрейшютц”, – любимая опера и юности, и зрелого возраста Рихарда Вагнера. Какие сильные и глубокие впечатления навеяла ему прослушанная музыка, можно заключить из собственных отзывов нашего композитора, которые мы считаем уместным привести здесь.
“О мое славное отечество, – говорит он по поводу “Фрейшютца”, – как сильно должен я любить тебя, как должен я мечтать о тебе, хотя бы потому, что “Фрейшютц” есть порождение твоей почвы! Как сильно должен я любить немецкий народ, который любит “Фрейшютц”, еще до сего дня верит чудесам наивнейшей из легенд, который теперь, в поре зрелого возраста, все еще способен ощущать те сладко таинственные ужасы, какие волновали его юношеское сердце! О вы, дорогие германские мечты! мечты лесов, мечты звезд и луны, вечерние мечты о деревенском колоколе, который звонит сигнал гасить огни! Как счастлив человек, который может понимать вас, который может верить, чувствовать и мечтать!”
Какой действительно германский колорит имеют эти сентиментальные излияния! Как сильно, глубоко и, прибавим, как хорошо умел чувствовать наш музыкант!
Отзыв о Бетховене в исполнении консерватории краток: “Точно завеса спала с глаз моих”, – писал он.
Тут немного слов, но не подлежит сомнению, что Бетховен произвел на него еще более сильное впечатление, чем “Фрейшютц” Вебера. По крайней мере, в написанной Вагнером около этого времени новелле “Посещение Бетховена” излагаются идеи, очень определенно обрисовывающие реформаторские замыслы композитора, и эти мысли приписаны в новелле Бетховену[3].
И вот, пользуясь этим настроением художественного восторга, он решил воплотить в каком-нибудь новом произведении те новые идеи, которые навеяла на него музыка Бетховена и Вебера. Таким-то образом Вагнер принялся за оперу “Моряк-скиталец”, либретто которой решил писать сам. Но прежде всего расскажем маленький эпизод, сопровождавший появление в свет этого либретто.
Около того времени, когда бедность Вагнера достигла самых крайних пределов, возвратился в Париж знаменитый Мейербер и, сжалившись опять над бедным земляком своим, рекомендовал его самым настоятельным образом Леону Пиллье, директору “Оперы”. В силу высокой рекомендации, этот последний предложил Вагнеру написать какую-нибудь оперу. Наш наивный энтузиаст, разумеется, тотчас пришел в восторг и, полагая, что этот заказ вполне упрочивает его положение, мечтал уже о постановке своего будущего произведения с роскошью, возможной только в одном Париже. “Моряк-скиталец” был уже на уме у нашего композитора, и музыкант храбро принялся писать либретто. Сюжет, с разрешения автора, заимствован из “Летучего голландца” Генриха Гейне. Окончив либретто очень быстро, счастливый автор побежал к директору Пиллье. Но к этому времени Мейербер успел опять уехать из Парижа, и директор театра отнесся к Вагнеру с большой холодностью. Прочитав затем либретто и будучи поражен оригинальностью сюжета и поэтическим колоритом всего произведения, он неожиданно предложил автору такую комбинацию: Вагнер продает свое либретто гражданину Леону Пиллье, причем покупатель мог бы сразу уплатить сумму в 500 франков, а что касается музыки, то директор нашел бы лиц, которые могут о ней позаботиться.
