Оказавшись вдали от Петербурга, без светской жизни и дворцовых балов, в ужасе от такой перспективы, Наталья Николаевна, пытаясь разжалобить мужа, в письмах признавалась в грехах, каялась и обещала впредь никогда себе такого не позволять; в этих-то местах и содержался компромат на царя. Переписку надлежало схоронить так, чтобы ближайшие современники до нее не добрались, а потомки узнали, что было на самом деле, – но как можно позже. Но у Пушкина на руках уже и в 1833 году были письма жены, в которых Н.Н., не умевшая врать, то и дело проговаривалась, и мысль, что эти письма надо уничтожить – либо отдать на сохранение в надежные руки, его не оставляла и раньше.
Приглядываясь к своему окружению – а Кукольник в окружение Пушкина входил, – Пушкин в дневниковой записи от 2 апреля 1836 года, после знакомства с ним, и отметил существенно важную черту его характера: «Он кажется очень порядочный молодой человек». В этой фразе два ключевых слова, а не одно (которое обычно при чтении этой пушкинской фразы нами невольно выделяется): человек, которому Пушкин собирался доверить на сохранение эти письма, должен был, конечно, быть безусловно порядочным — но и, крайне желательно, молодым, чтобы хотя бы на протяжении своей жизни как можно дольше эту тайну охранять – в том числе и от Натальи Николаевны. По этой-то причине Пушкин в письме к Н.Н. и отзывается о Кукольнике иронически, даже с издевкой, тем самым выводя его из круга тех, у кого стали бы искать письма жены – а их искали: полагаю, прежде всего именно из-за них были опечатаны бумаги Пушкина сразу после его смерти.
Так Кукольник ознакомился с подробностями происходившего в семье Пушкина и в Аничковом дворце, что и послужило основой его драмы «Гоф-юнкер». Когда же через 30 лет после смерти и Натальи Николаевны, и Кукольника обнаруженная у родственников жены последнего пушкинская переписка попала в руки Бартеневу, информация оказалась и для него шокирующей. Трудно сказать, чего больше было в его реплике «Что-то сомнительно!» – сомнения в достоверности этих документов или опаски от прикосновения к тайне Романовых, не подлежавшей обнародованию. Вот почему и в 1912 году эти письма не попали в «Переписку Пушкина», а Бартенев заявил о возможности их публикации не раньше, чем «когда-нибудь».
Как сообщил мне тогда же Александр Иванович Николаенко, ему удалось пройти по следу писем НН до Лос-Анджелеса, и там этот след затерялся. Не исключено, что теперь, когда истинная история дуэли и смерти Пушкина Петраковым восстановлена по косвенным свидетельствам, письма НН – по принципу «рукописи не горят» – где-нибудь и всплывут.
IV
К преддуэльной пушкинской ситуации обращались многие; большинство из них повторяли одно и то же, как в отношении «романа» между Натальей Николаевной и Дантесом (на все лады толкуя варианты «НН влюбилась в Дантеса», или «Дантес влюбился в НН», или «они полюбили друг друга»), так и в отношении «диплома рогоносца», который они дружно считали пасквилем, состряпанным каким-либо (в зависимости от фантазий конкретного пушкиниста) недругом Пушкина. Поэтому из публикаций последних лет я бы выделил только три, в свете книги Петракова заслуживающие какого бы то ни было разговора: статью прозаика Анатолия Королева «Тайна рокового диплома», опубликованную в газете «Культура» № 22 за 1–6 июня 2004 года, практически одновременно с интервью Петракова «Русскому Курьеру», и в целом повторявшую публикацию Королева на ту же тему за три года до этого в журнале «Искусство кино»; статью преподавателя Литинститута Андрея Лисунова «Судное дело» в журнале «Народное образование» № 5 за 2004 год, являющуюся переработкой главы из его книги «Последняя мистификация Пушкина» (М., 2004); и книгу Александра Зинухова «Медовый месяц императора» (М., 2002).
Первые две статьи заслуживают внимания лишь по одной причине: в обоих выдвигалось предположение, что «диплом рогоносца» был написан и разослан самим Пушкиным – то есть в самой этой версии нет ничего противоестественного не только для авторов упомянутых статей, но, в частности, и для газеты «Культура» или для журналов «Искусство кино» и «Народное образование». Отсюда следует также, что тайна происхождения пресловутого «диплома» лежала на поверхности, и особой заслуги в такой догадке нет – хотя ее эффектность, показывающая, насколько верен был Пушкин своему характеру прирожденного мистификатора, и бьет в глаза. Но нас в этих публикациях должна интересовать не сама по себе версия пушкинского авторства «диплома рогоносца» или кто именно из упомянутых авторов догадался об этом авторстве первый (дело ведь не в том, кто первый кукарекнул), а подход авторов к преддуэльной ситуации – то, какое место эта догадка занимает в их интерпретации событий последних месяцев и дней Пушкина. Именно это подчеркивалось и Петраковым в интервью.
Королев, вполне в духе традиционной пушкинистики, полагает, что именно ухаживания Дантеса за Натали вызвали реакцию Пушкина по защите своей чести, а чтобы иметь повод для вызова Дантеса на дуэль, Пушкин и пишет сам себе оскорбительную анонимку. Поскольку женитьба Дантеса на Екатерине Гончаровой снимает проблему, дуэль отменяется, но Дантес продолжает открытые ухаживания за Натали, и Пушкин в конце концов вызывает на дуэль уже старшего Геккерна, вместо которого с ним и стреляется Дантес. Поводом для вызова в обоих случаях становится пресловутый «диплом» – вот для чего он был написан и разослан.
Такая трактовка событий вызывает множество вопросов. В самом деле, неужели Королев не отдает себе отчета в том, что «диплом» был смертельно опасен для его автора? Ведь все серьезные пушкинисты и до Петракова трактовали содержание «диплома» однозначно: Пушкин – рогоносец, поскольку Наталья Николаевна – наложница царя. Оскорбительность такого «диплома» Третье отделение рассматривало бы прежде всего с точки зрения императорской четы – а для нее это прямо-таки злобная эпиграмма. И Пушкин идет на такой смертельный риск только для того, чтобы вызвать на дуэль Дантеса?! Вот уж что никогда не было для Пушкина проблемой, так это повод для вызова! И с какой стати Королев считает, что Пушкин был так неосторожен – до глупости?
Но это еще не все вопросы, которые возникают при такой подстановке авторства «диплома» в проблему дуэли. А на кой черт было Дантесу так дразнить Пушкина, если дуэль при любом исходе грозила ему крахом карьеры? Может быть, он так влюблен был в Наталью Николаевну, что не мог ничего с собой поделать и готов был ради такой любви свою карьеру разрушить? Но из опубликованной переписки Дантеса с Геккерном видно, что Дантес был отъявленным циником и прагматиком (это подтверждается и свидетельствами современников). И этот прагматик на глазах у всех осмелился перебежать дорогу императору, в то время как тот открыто ухлестывал за женой Пушкина и не скрывал своего интереса?
