ядовито сказала ему по телефону: «“Шайтанские аяты” – это не ваш “Король Лир”. Ваш “Король Лир” – это «Стыд»”. Блейк Моррисон сказал: “Многие писатели из-за этого точно парализованы. Кажется, что писать сейчас книги – это пировать во время чумы”. Тарик Али [83] не слишком любезно назвал его “мертвецом в отпуске” и прислал ему текст пьесы, которую написал с Говардом Брентоном [84], – ее должен был поставить театр “Ройял Корт”. “Индийские ночи”. Пьеса показалась ему дешевой, наскоро сляпанной балаганной поделкой, и в ней содержались колкости в адрес его книги, которые уже становились общим местом. “Эту книгу невозможно читать” – вот лейтмотив. В числе тем, которые пьеса обошла, были: религия как инструмент политических репрессий и сила, поддерживающая международный терроризм; потребность в осмеянии святынь (французские писатели-просветители намеренно использовали осмеяние святынь как оружие, отказываясь признать право церкви устанавливать границы для мысли); религия как враг интеллекта. Вот какие темы он бы затронул в пьесе, будь это его пьеса. Но он был всего лишь материалом для пьесы – автором нечитабельной книги.
Когда он получал возможность посещать друзей, их, он заметил, больше волновали меры безопасности – “химчистка”, занавешивание окон, красивые вооруженные парни, обследующие жилье, – чем сам визит. Впоследствии самыми яркими воспоминаниями друзей о тех днях неизменно были воспоминания об Особом отделе. Завязывалась невообразимая дружба между лондонским литературным миром и британской тайной полицией. Сотрудникам службы охраны литераторы понравились – они их привечали, заботились, чтобы им было удобно, кормили их. “Вы понятия не имеете, – говорили ему полицейские, – как с нами обходятся другие”. Важные политические шишки нередко обходились с этими великолепными ребятами как с прислугой.
Но кое-кого визит волновал даже больше, чем нужно. Однажды Эдвард Саид, который, приехав в Лондон, жил в Мейфэре в доме своего друга-кувейтца, пригласил его в гости. Когда он приехал, служанка-индианка узнала его и вытаращила глаза – в общем, разнервничалась. Позвонила в Кувейт, где находился хозяин дома, и принялась бессвязно кричать в трубку: “Рушди! Здесь! Рушди здесь!” Никто в Кувейте не мог взять в толк, с какой стати человек-невидимка вдруг объявился в их лондонском жилище. Почему оно должно служить для него убежищем? Эдварду пришлось объяснить, что он всего-навсего пригласил друга поужинать. Никакого длительного пребывания не предполагалось.
Мало-помалу он начал понимать, что охрана выглядит гламурно. Какие-то парни приезжают до его появления, все готовят, потом у двери останавливается блестящий “ягуар” – потом момент наибольшего риска между дверью машины и дверью дома – и его стремительно вводят внутрь. Выглядело как VIP-сервис. Выглядело как излишество. И люди спрашивали: Кем он себя считает? Почему с ним обращаются как с королем? Его друзья таких вопросов не задавали, но кое-кто из них, может быть, тоже думал: действительно ли все это необходимо? Чем дольше все это продолжалось, чем дольше он оставался неубитым, тем легче было людям внушить себе, что никто его убивать не собирается, что охрана ему нужна, чтобы удовлетворить свое тщеславие, чтобы польстить своему невыносимому самомнению. Трудно было их убедить, что, находясь под охраной, он совершенно не чувствовал себя кинозвездой. Он чувствовал себя заключенным.
Между тем в прессе циркулировали слухи. Будто бы Организация Абу Нидаля готовит группу боевиков, которая собирается проникнуть в Соединенное Королевство “под видом бизнесменов, в одежде западного образца”. Будто бы другая команда убийц готовится в Центрально-Африканской Республике. А помимо этих мрачных шепотков была вся та мерзость, что кричала криком из каждого радиоприемника, с каждого телеэкрана, с первой страницы каждой газеты. Министр правительства тори Джон Паттен красноречиво спорил по телевидению с промусульмански настроенным депутатом парламента Китом Вазом. Выступил по телевидению и Калим Сиддики, только что вернувшийся из Ирана. “Ему не суждено умереть в Великобритании”, – угрожающе заявил он, намекая, что вынашивается план похищения. Выступил по телевидению и бывший поп-певец Кэт Стивенс, который незадолго до того перевоплотился в мусульманского “лидера” Юсуфа Ислама. Он выразил надежду на его смерть и заявил, что, если узнает, где скрывается богохульник, тут же сообщит боевикам.
Он позвонил Джатиндеру Верме из театральной группы “Тара артс”, и тот сказал ему, что “на низовом уровне люди сильно устрашены” (британские мусульмане – организаторами кампании) и что “Совет мечетей оказывает политическое давление”. Столь же тягостные чувства, как кампания исламистов, вызывали нападки левых. Джон Берджер обрушился на него в “Гардиан”. Видный интеллектуал Пол Гилрой, автор книги “В британском флаге нет черного цвета”, самая близкая в Соединенном Королевстве фигура к американцу Корнелу Уэсту [85], обвинил его в том, что он “неправильно судил о народе”, – поэтому, мол, он сам виноват в своей трагедии. Что невероятно, Гилрой сопоставил его с боксером Фрэнком Бруно, который, очевидно, судил о народе правильно и вследствие этого пользовался любовью масс. Мысли, что народ мог неправильно судить о нем, интелектуалы-социалисты, подобные Берджеру и Гилрою, не допускали. Народ не может ошибаться.
Проблема с жильем стала очень острой. И тут второй раз пришла на помощь Дебора Роджерс: есть просторный дом в деревне Бакнелл в Шропшире, который можно снять на год. Полицейские проверили этот вариант. Да, он был приемлем. Его настроение поднялось. Жилище на целый год казалось невероятной роскошью. Он согласился: Джозеф Антон снимет этот дом.
Как-то раз он спросил телохранителя по прозвищу Хрюша:
– Что бы вы делали, если бы “Шайтанские аяты” были, скажем, стихотворением или радиопьесой и не давали дохода, который позволяет мне снимать эти дома? Что бы вы делали, если бы я был беднее?
Хрюша пожал плечами.
– К счастью, – сказал он, – этот вопрос перед нами не стоит, правда же?
Майкл Фут и его жена Джилл Крейги уговорили Нила Киннока, преемника Фута на посту лидера оппозиции, и его жену Глинис встретиться с ним за ужином в доме Фута на Пилгримз-лейн в Хэмпстеде. Приглашены были еще писатель и барристер Джон Мортимер, создатель “Рампола из Бейли” [86], и его жена Пенни. Когда его везли в Лондон, машина попала в пробку прямо напротив мечети в Риджентс-парке в то самое время, когда правоверные выходили после пятничной молитвы, только что прослушав проповедь с поношениями в его адрес. Ему пришлось укрыться за газетой “Дейли телеграф”. Через некоторое время он спросил из-за газеты: “Двери машины, надеюсь, заперты?” Послышался щелчок, потом Коротышка, кашлянув, сказал: “Теперь заперты”. Как бы то ни было, чувствовать, что ты настолько отгорожен от “своих”, было очень тяжело. Когда он поделился этими переживаниями с Самин, она отругала его. – Эти толпы, ведомые муллами, для тебя не свои
