— А мне в музее запомнились утки «плавающие» в озере, которое было сделано из прозрачного листа пластика…
— Мне особенно запомнилась большая окаменевшая ракушка-улитка.
Нет, улитку и мамонта не помню. Но помню, как нас водили в старшую школу в их тамошний музей. Почему старшую? В двухэтажном здании нашей школы учились только до пятых классов. Поэтому школа была младшей. Потом всех переводили в большое здание в несколько этажей. Не скажу точно, где это находилось, но, кажется, в стороне посёлка строительный. Проще говоря, если идти с шахты номер восемнадцать, то на перекрёстке, где слева был хлебный, а напротив наша школа (относительно напротив, хлебный был ближе к углу, чем школа), то надо было повернуть направо. Точнее сказать не могу. Просто не помню.
Примечание: Смотрите Фото 29 — Старшая школа 11.
Увы, но никто не вернётся
— Оленей видела из окна своей комнаты. Напротив был суд, и туда приезжали по своим делам аборигены, на оленях. Когда увидела в первый раз — была поражена, какие же они маленькие, действительно, «олешки». А когда каталась на лыжах — из-под снега выпархивали куропатки.
Приезжали к нам на нартах. Катали детей. У кого были санки, привязывали к нартам, а самых маленьких сажали непосредственно в нарты. Сам же каюр шёл рядом с оленями, а за ним на нартах куча детворы, и целый санный поезд позади. Бедные олени! Как они могли тащить такую тяжесть?! — Школу часто вспоминаю… Друзей…
— Люди!.. И независимо от возраста. Я бывал в очень многих местах, но показатель того, что нас делает людьми с большой буквы, самый наивысший был только в Воркуте.
Все хвалят тамошних людей. Все хотят вернуться, но никто не возвращается. Почему? Да, я могу сказать почему, однако опасаюсь быть не просто не понятым, а облитым грязью с ног до головы. Кому приятно выслушивать горькую правду о себе? Вы никогда туда не вернётесь. Потому что всё, что вы любили, что вы помните, ушло вместе с вами во вчерашний день, вместе с прожитыми годами в историю, в минувшее, которое вернуть нельзя. Вы не вернётесь потому, что привыкли к комфорту, к уюту своих, может и не совсем удобных, но, всё же, своих родных, тёплых квартир. Вы можете быть лишь туристами в своём бывшем городе. Посмотреть на те красоты… Повспоминать детство… Прогуляться по улицам, прокатиться на санках, может быть даже на нартах, всласть поругать новое время и уехать. Жить там вы уже не сможете никогда. Север для вас нынешних — возможность заработать большие деньги. И ваши родители, приехавшие сюда когда-то, ехали не за красотами, не за северным сиянием, а совсем по другим причинам. И никто не остался жить там навсегда. И не останется. Ведь жить на севере очень, очень не просто, особенно во времена перемен.
Как очень точно писал Юрий Аделунг:
«Мы с тобой не те уже совсем.
И все дороги нам заказаны.
Спим в тепле на средней полосе.
Избрали город вечной базою».
Я тоже не вернусь. Но не потому, что не хочу, не потому, что быт и прочие неудобства окружат меня, а совсем по другой причине, не зависящей от меня. Север меня отрёк давно и навсегда, не оставив ни малейшего шанса на возвращение. Наше время ушло.
— Действительно, Воркута — самый хороший и любимый. Никогда не забудешь город детства, школьной поры и первой любви. Очень по нему скучаю. И мне очень жаль, господа, что все фотографии, на которых мы изображены, имеют фон не нашего любимого города.
Согласен. Очень жаль…
Не произносите высокопарных слов
Люди любят произносить высокопарные слова, мол, каждый день живите как будто живёте последний день. Хорошо сказать, попробуй сделать???
Меня положили в начале шестого вечера. Палата оказалась достаточно комфортабельной, а если учесть, что было это ещё в советские времена, так вообще можно считать за люкс. Широкая, высокая кровать. На стене, непосредственно под рукой, кнопки экстренного вызова врача, медсестры, выключение верхнего света и ночника. В прихожей располагался туалет и душ. В общем, великолепный образчик медицины тех лет демонстрационно-показного уровня. И в этой палате оказался я, ничем не примечательный студент первого курса музыкального училища. В первый день, точнее вечер, я был настолько измотан беготнёй по кабинетам, что мне и в голову не пришло это несоответствие. Видеть никого мне не хотелось. Поэтому на балкон, где разрешалось курить больным, я в первый вечер не пошёл. Куда проще и приятнее было спуститься лифтом на первый этаж и покурить в парке, окружавшем институт. На второй день с утра и почти до четырёх часов пополудни, меня снова гоняли по кабинетам, собирая данные о моём бренном организме. Намотавшись за день, я не пошёл в парк, а решил покурить со всеми вместе, и заодно выяснить обстановку, что, да как?.. И был ошарашен. Разговор шёл о каком-то безнадёжном, которого поселили в палату смертников. Я осторожно поинтересовался номером палаты. Мне ответили: «424»! Это была моя палата, и безнадёжный смертник в ней был я. Огорошенный такой новостью, я выбросил недокуренную сигарету, чего никогда не делал, и побрёл к себе. Выходя с балкона, услыхал, как один мужик шептал: «Ты думай, чего говоришь. Это же он и был!».
На следующий день моё и без того неважное состояние духа было усугублено невероятнейшей новостью. Записывая результаты электрокардиограммы и каких-то тестов, медсестра негромко комментировала собственные опусы, параллельно беседуя с другой медсестрой. Заметив ошибку, я поправил её, на что тут же получил ответ: «Какая разница?» Я обомлел!..
— Что значит, какая разница? У меня другой диагноз.
— Это не имеет значения.
— То есть как! — изумился я. — мне, к примеру, противопоказано лекарство типа «Папаверин». Я от него теряю сознание. Особенно в сочетании с жидким анальгином.
— Послушайте, молодой человек, не учите меня жить. — Возмутилась медсестра. — Вам без разницы, какие лекарства принимает Ваш организм, а какие нет. Вы безнадёжны.
Услыхав такое от медперсонала, я был не то, что в шоке, я был в полуобмороке. Мне, восемнадцатилетнему пацану пророчили близкую смерть. Только теперь до меня дошёл весь смысл происходящего. Стало понятно, почему меня поселили в такую комфортабельную палату?.. Если изначально можно было предположить, что не было мест и меня временно поместили сюда, то отныне всё выглядело в совершенно ином свете. Я не удивлялся невежеству или грубости, не знаю даже как это назвать, медицинского персонала в таком знаменитом институте, меня больше всего поразило, что я скоро умру. Поверить в это было трудно. Потому я и не верил. Хотя с каждым днём час операции приближался, и изменить это было нельзя. За одним исключением: можно было сбежать из больницы, благо мне предусмотрительно оставили личные вещи, словно бы специально провоцировали на это. Видать больно уж не хотелось им портить статистику.
