Черномордик Михаил Александрович
Я родился 31 декабря 1922 года в Смоленске. В июне 1941 года закончил десятый класс и ждал вызова на экзамены в Ленинград, в Высшее военно-морское училище имени Фрунзе. Еще весной военкомат отобрал мою кандидатуру среди десятков других, желающих стать морскими офицерами. Романтика моря, красивая форма, кортик и девичьи глаза, с восторгом глядящие на это великолепие. Сами понимаете. Перед войной была развернута просто бешеная агитация среди старшеклассников за поступление в военные училища. И мое поколение, воспитанное на ура-патриотических лозунгах, верное своему гражданскому долгу, – с радостью шло в военные учебные заведения. Но надеть тельняшку помешала война.
22 июня пришел в военкомат, попросил документы для отправки в училище, но нашей группе в количестве тридцати человек предложили, а вернее, приказали поступить в Смоленское артиллерийское училище, готовившее командиров для гаубичной артиллерии. Уже через две недели немцы подошли к Смоленску, и училище в экстренном порядке эвакуировали в город Ирбит на Урале. Привезли нас, 700 человек курсантов, и объявили, что срок обучения сокращен до полугода (до войны в училище обучали в течение почти трех лет). Занимались в училище по 12-14 часов в день, и за шесть месяцев из нас сделали «людей». Боевые стрельбы проводили только «огневики», но подготовка, включая общевойсковую, была на высоком уровне. Я даже три раза стрелял на стрельбище из пулемета «максим» и один раз из ручного ДП.
Уже 4 января 1942 года меня выпустили из училища в звании «младший лейтенант», и в составе группы «свежеиспеченных» артиллерийских командиров меня направили на Алтай, в город Бийск, на формирование 232-й стрелковой дивизии.
Нас разобрали по артполкам. Я и еще три человека попали в отдельный 214-й дивизион противотанковой артиллерии. Так что на гаубицах воевать не пришлось.
Дивизион состоял из трех батарей, вооруженных 45-мм пушками.
Батареей командовал старший лейтенант Востриков, политруками были Мотенко и Шамшиев. Меня назначили заместителем командира батареи, а взводами командовали лейтенанты, ребята старше меня по званию, выпускники Ростовского артучилища, которое готовило командиров для частей ПТА, известных как «Прощай, Родина». Сами представьте – январь, морозы страшные, а жили мы в лесу в шалашах. Кормили по самой захудалой тыловой норме, полушубков и валенок не было, так что нашей главной задачей было не замерзнуть. Боевую подготовку начали только в конце апреля, отработали взаимозаменяемость в расчетах. Люди, приходившие на формировку, были в основном алтайские крестьяне и зэки из Красноярского края, амнистированные досрочно и посланные на фронт. Атмосфера в частях дивизии была соответствующая контингенту. Об этом даже не хочется говорить. Командиров в дивизии, особенно в стрелковых полках, не хватало. Командовал дивизией майор (!) Улитин, ставший к концу войны генералом. Вострикова забрали на должность начальника штаба дивизиона, и мне пришлось лично командовать батареей. В июне сорок второго нас погрузили в эшелоны и направили в район города Воронеж. Мой друг, Илья Эйдинов, погибший потом, в 1943 году, сказал мне одну фразу перед отправкой на фронт: «Я знаю, что ты выживешь». Почему-то он был в этом уверен.
Прибыли в Воронеж, город чистенький, опрятный, было такое ощущение, что дыхание войны его не коснулось. Встали на южной окраине города, заняли огневые позиции. Мимо нас двигалась огромная колонна беженцев. Поразило, что среди них было большое количество молодых парней. Мы все удивлялись, почему они не в армии. Потом, через два дня, эта «молодежь» ударила нам в тыл. Это были переодетые немецкие парашютисты, свободно владевшие русским языком. Потрепали они нас солидно! По крайней мере панику посеяли такую, что многие снялись с позиций и побежали…
Первый бой сложился для нас удачно, мы потерь не понесли. Вслед за очередной колонной отступавших, в метрах трехстах от нас, из леска появились два танка. На одном из них реяло красное знамя. Вдруг порыв ветра развернул знамя, и мы увидели на нем белый круг с черной свастикой. Все на какие-то мгновения опешили… Огонь орудий дивизиона загнал немцев обратно в лес. На следующий день на батарею вернулся Востриков. На место начштаба прислали другого человека, и Вострикова «попросили назад». В довольно грубой форме он сказал мне: «Иди к начарту дивизии за назначением, эта батарея – моя». К тому времени должность «заместитель командира батареи» в армии уже отменили.
Пришел в штаб дивизии, к начальнику артиллерии Минткжову. Объясняю причину своего появления в штабе, и в это время из-за перегородки выходит комдив Улитин. Получаю от него приказ: «Пойдете в штаб армии офицером связи нашей дивизии. Передадите секретный пакет». На попутках приехал в штаб армии, а там таких же, как я, делегатов связи человек тридцать. Все в звании от капитана и выше. Только я был там единственный с одним «кубарем» в петлицах, да еще в солдатском обмундировании! Через пять дней вызывают меня в оперативный отдел армии, вручают пакет. Я поинтересовался местом расположения моей дивизии. Предложили искать где-то севернее Воронежа. Ситуация почти как у Ваньки Жукова, с его письмом на деревню к дедушке…
Штабист еще пару слов добавил: «В плен к немцам не попадать, в случае опасности пленения пакет сжечь и застрелиться». Лучше бы он места дислокации дивизий знал! Сутки добирался до станции Воронеж-Северная. На станции стояли четыре эшелона: три с боеприпасами и один – санитарный поезд. Налетела немецкая авиация, началась бомбежка. Из полыхающих вагонов санитарного поезда выскакивали раненые, и те, кто мог передвигаться, бежали, не разбирая дороги. Тяжелораненые пытались выползти из вагонов, но взорвался состав со снарядами, и осколки безжалостно косили всех. Грохот стоял невообразимый…
Я лежал под бомбежкой, понимая, что не имею права погибнуть, возможно, от пакета, что был в моих руках, зависит жизнь многих людей. Если пакет не доставлю, я буду виновен в их гибели, а если меня бомбой разорвет и мой труп не найдут, подумают, что сбежал. А на моих глазах сотни солдат погибают. Видно, я «в рубашке родился», после того как немецкие самолеты улетели, кроме меня на станции живых и не покалеченных было всего несколько человек… Я еще долго плутал по линии нашей обороны на Задонском шоссе. Картина была удручающей. Многие просто без приказа отходили в тыл, бросая орудия и машины. Стойко держались в этот трагический день только бойцы, сражавшиеся в районе стадиона и здания сельхозинститута. Все части перемешались, никто ничего толком не знает, но я нашел штаб дивизии. Передал пакет Улитину под расписку. Комдив говорит – «Пойдешь ко мне адъютантом. Моего капитана-адъютанта вчера при бомбежке убило. А ты мне подходишь, видно, что парень смелый».