Есенин не раз говорил своим собратьям: «В журнале, где выдвигают Таирова и нападают на Мейера, я участвовать не желаю». Речь шла о публикациях на страницах журнала «Гостиница для путешествующих в прекрасном» – рупоре имажинистов. Дать столь поэтическое название журналу поэтов натолкнули на мысль две строки младшего, талантливого имажиниста Николая Эрдмана: «Земля, Земля, веселая гостиница // Для проезжающих в далекие края». «Многое печаталось из дальновидного расчета на возражения. Мы сводили счеты с нашими врагами, которые до этого крыли нас почем зря», – напишет Вадим Шершеневич. Есенин искренне считал Театр Мейерхольда интереснее. Тесная дружба его с Мейерхольдом выдержала даже брак режиссера с Зинаидой Райх, бывшей женой Есенина. Тем неожиданней и интересней читать воспоминания племянницы любимой жены и примы Театра Таирова Алисы Коонен, Нины Станиславовны Сухоцкой. Однажды, после утренней репетиции, в тишине опустевшего зала, девушка услышала голос. Вернее, много разных голосов… Мастерство незнакомого чтеца поразило её. Текст тоже был незнакомый. Она отодвинула тяжелые тёмно-серые портьеры и заглянула в зал. В первом ряду сидела её тетя, великая Коонен, а на сцене для неё одной читал стихи Сергей Есенин. «Есенин и «Песнь о собаке»! Ничего трагичнее, страшнее и человечнее я больше в жизни не услышала. Понимаете, в голосе было всё. И боль, когда собака рожала. И пар, который шел от новорождённых комочков. И счастье, такое безмерное материнское счастье! Несмотря на всю собачью жизнь. И отчаянье, Господи, какое же отчаянье матери. Понимаете, МАТЕРИ! Не могла уберечь! Не могла спасти! Господи, какое же обвинение всем нам, всем сапогам, всем мешкам… И тут Есенин повернулся, и я увидела взгляд такой человеческой боли, всепоглощающей, на разрыв. Не знаю, каким было его лицо, не помню выражения – только глаза, потемневшие до черноты. И сдавленные рыдания Алисы Георгиевны. <…> Поверьте, актеры скупы на слезы. Собственные. Из своего нутра. Другое дело – сыгранные на взлёте роли. Коонен вообще не плакала. Была как тугая пружина», – вспоминала Нина Станиславовна Сухоцкая. Коонен не плакала даже тогда, когда закрывали их с Таировым театр! Их любимое детище. Этот рассказ передает в книге «Есенин без Дункан, или Обратная сторона солнца» Нина Михайловна Молева. Нина Станиславовна обнаружила свое присутствие, поздоровалась с поэтом, сообщила о «невольном подслушивании»… Есенин очень смутился.
Квартира Таирова и Коонен находилась со стороны служебного входа в Театр.
В 1950 году Камерный театр Александра Таирова был закрыт, но Алиса Коонен еще продолжала жить на втором этаже Театра. Рядом со служебным входом была прорублена еще одна дверь – для нее… Долго оставались в театре и массивная мебель красного дерева с инкрустацией, и ее библиотека… Били огромные напольные часы… Висели в костюмерной ее роскошные платья… Их надевали другие актрисы, когда играли «про красивую жизнь»…
Глава 4
«На перекличке дружбы многих нет…»
Этот дивный особняк вошел во все учебники архитектуры как образец постройки в стиле модерн или ар-нуво. Заказанный одному из самых плодовитых и лучших архитекторов направления, Федору Шехтелю, представителем третьего поколения династии богатейших промышленников России, Степаном Павловичем Рябушинским, он был построен в 1902 году. Фасад здания облицован глазурованной плиткой, поверху проходит лента мозаичного фриза с изображением ирисов. Дом затейливо украшен разноуровневыми окнами с оригинальными рамами, изящными решетками, витражами. Снаружи и изнутри особняк почти не изменился, время пощадило его, хотя с тех пор, как большевики его национализировали, он сменил много хозяев: Наркомат по иностранным делам, Госиздат, Психоаналитический институт, детский сад, Всесоюзное общество культурных связей с заграницей. В 1931 году особняк предоставили М. Горькому, вернувшемуся из Италии. Писатель не любил этот дом: считал проживание в нем нескромным. В 1965 году здесь был открыт Музей М. Горького. Нас же интересует период с 1919 по 1923 годы, когда в особняке размещалось Государственное издательство, в котором часто бывал Сергей Есенин. Поэт Вадим Шершеневич вспоминает в «Великолепном очевидце»: «Официально все издания того времени печатал Госиздат.
Он же давал разрешения на книги «частников», какими являлись и мы, имажинисты. По многим соображениям мы предпочитали в Госиздате не печататься. Если сказать правду, то главным соображением было то, что Госиздат не хотел нас печатать. <…>Госиздат же не хотел нас печатать, во-первых, потому, что у нас с самого начала установились враждебные отношения, а во-вторых, потому, что Госиздат требовал узкопроизводственной тематики или агиток, а мы наивно довлели «к вечной поэзии». Издательский работник и литератор Петр Никанорович Зайцев описывает Госиздат того времени, как «средоточие литературной жизни, литературных интересов и своеобразный летучий клуб, где на ходу сообщаются и обсуждаются литературные и общественно-политические новости», место, куда приходят литераторы с рукописями, «чтобы устроить их издание, заходят узнать о судьбе, о движении данных трудов, подписать договор, выцарапать авансик». Разумеется, имажинисты тоже мечтали издаваться «легально». Произошла какая-то смена заведующих, и для Есенина оказалось возможным издать книгу в Госиздате. Он сдал рукопись и ежедневно заходил узнать: готова ли корректура. Вадим Габриэлевич пишет: «Я случайно встретил Есенина у Никитских ворот. Он несся из Госиздата. Несся, конкурируя в быстроте с трамваем и легко оставляя за флагом извозчиков. Он меня не заметил. Я его остановил. На мой вопрос: «Ну, как?» – Есенин выпалил по адресу Госиздата несколько не очень вразумительных, но вполне матерных выражений и понесся дальше. Что же оказалось? В Госиздате из книги выкинули из есенинских стихов все слова «бог», а «бога» было там немало! Где нельзя было выкинуть слово, выкидывали целое стихотворение, следуя принципу, что из песни слово не выкинешь, но из-за слова можно выкинуть песню. Из остатков получилась тощая книжица с безразмерными строками, похожими на чьи угодно, только не на четкие есенинские размеры». По выражению Шершеневича, «брак не состоялся». А Петр Никанорович описал встречу с Сергеем Есениным в Госиздате после его зарубежной поездки с Айседорой Дункан: «<…>
Среди этой скромной толпы неказисто и разнообразно одетых людей появляется денди, словно вышедший из романа Бальзака, – Люсьен Рюбампре из «Утраченных иллюзий». Откуда и кто он такой? На нем дорогой, прекрасно сшитый серый костюм, элегантное пальто на шелковой подкладке, продуманно небрежно перекинутое через руку, лакированные туфли, тонкий, еле уловимый аромат дорогих заграничных духов… Денди, денди – с головы и до ног, по внешности и манерам!<…> Но кто он, откуда, этот выходец из другого, уже не нашего, послеоктябрьского мира, не нашей советской действительности? Это все он же, Сергей Есенин!» И эти фразы –
