— Как вам угодно, мадам, а как вы их называете?
— Я называю их героями Юга, сэр!
После того, как пришло разрешение, в нашу армию стали приходить негры.
— Что ж, дядюшка, — спросил я у седовласого патриарха, — ты тоже мятежник, как и все остальные?
— Нет, сэр, с чего это мне быть мятежником? Я много раз хотел прийти к вам, да вот все ждал и наблюдал.
Наблюдение и ожидание! Четыре миллиона негров наблюдали и ожидали с начала войны до самой «Прокламации» Президента Линкольна.
Будучи на марше, майор О'Нил из штаба генерала Мигера отправился к Бернсайду с сообщением — тот шел в нескольких милях левее нас. По дороге он встретил отряд одетых в синие мундиры кавалеристов, но он ничего тогда не заподозрил. Чуть позже он обнаружил, что это были переодетые люди Стюарта, и что он стал их пленником. О'Нил только что по обмену вышел из Либби-Призон, и будущее его теперь было печальным. Обрадованные мятежники отправили его в свою штаб-квартиру в Блумфилде — с лейтенантом и еще двумя конвоирами. Однако, по прибытии, они увидели, что в городе пусто.
— Интересно, куда же они подевались, — сказал офицер мятежников. — А, вот они! Охраняйте пленного, а я пока поговорю с ними.
И он помчался по улице к приближающемуся отряду конников. Как только он приблизился к ним, они вскинули свои карабины и закричали:
— Сдавайтесь!
Он совершил ту же ошибку, что и майор О'Нил, и принял нашу кавалерию за своих людей. Итак, проведя в руках мятежников три часа, О'Нил снова оказался среди своих в компании трех взятых в плен мятежников.
Рабовладельцы очень жаловались на наших грабителей-солдат. Один очень богатый плантатор, который сам не сильно пострадал, нарисовал мне ужасную картину надвигающегося голода.
— Я-то стерплю! — восклицал этот вирджинский пексниф [140], — но это так тяжело для моих негритят, которые мне так же дороги, как и мои собственные дети, очень тяжело!
На его коленке сидел один из этих юных африканцев, — такой же белый, как и бегавшие по комнате «его собственные дети». Единственное весьма ощутимое различие заключалось в том, что его волосы были кудрявыми, а у них — прямые.
7-го ноября в Уоррентоне Макклеллан был освобожден от обязанностей командующего Потомакской армией. Вот его прощальное слово:
«Согласно приказу Президента командование армией возлагается на генерал-майора Бернсайда. Расставаясь с вами, я не могу словами выразить всю ту свою любовь и благодарность, которые я к вам испытываю. Как армия, вы выросли под моей опекой, вы всегда действовали уверенно и хладнокровно. Битвы, в которых вы сражались под моим командованием, навсегда войдут в историю нашей страны, а с ними и заслуженная вами слава, и наши общие невзгоды и лишения, и могилы наших товарищей, погибших как в бою, так и из-за болезней, оторванные руки и ноги тех, кого раны и болезни сделали инвалидами — все это навсегда останется в людской памяти. И, тем не менее, мы все равно вместе, и всегда будем товарищами и соратниками в деле защиты Конституции нашей страны и национального единства ее народа».
Политические единомышленники и близкие друзья Макклеллана были крайне огорчены и возмущены его отставкой в самый разгар кампании. Три его штабных офицера по глупости даже попытались избить корреспондента «Tribune» из-за якобы недоброжелательного отношения этой газеты к их командиру. Узнав об этом, генерал Макклеллан, опубликовал опровержение и публичные извинения, а потом вслед за ним то же самое сделали и опозорившие себя офицеры.
Прощание с армией было весьма драматичным и торжественным. Сразу же после оглашения прощального обращения всем войскам был устроен последний смотр, вовремя которого уходящие и генералы и их преемники со своими штабами проехали вдоль шеренг. Прогремели пушки, флаги были приспущены. Некоторые полки тепло приветствовали генералов, но только что сформированные «героически молчали». Основной силой Макклеллана были его солдаты.
Бернсайд быстро продвинул армию к Раппаханноку. Мятежники стояли в Фредериксберге, на его южном берегу. Люди свободно переправились через реку. Однажды я услышал такой диалог:
— Привет, «ореховый»!
— Привет, «синебрюхий»!
— Что случилось с вашей батареей во вторник вечером?
— Вы слишком погорячились, ваши снаряды распугали артиллеристов, и они все еще бегут. Пришлось нам, пехоте, выйти и забрать пушки.
— Вы, пехота, в одно прекрасное утро тоже побежите.
— А когда?
— Когда будем готовы.
— Что вам нужно?
— Фредериксберг.
— Уж конечно, еще бы не хотелось!
Тут подошел наш офицер и увел своих людей.
К этому времени в «Армии военных корреспондентов» «сражалось» несколько сотен перьев. От «The Tribune» — 5–8 человек в Потомакской армии и около 12-ти западнее Аллеган. Я жил в штаб-квартире генерал-майора О.О. Ховарда, который впоследствии прославился в Теннесси и Джорджии и был очень талантливым, искренним и храбрым офицером.
Мои репортажи, как правило, были всегда готовы, а мои коллеги свои присылали мне по ночам. Перед рассветом в моей палатке появлялся специальный курьер, который и увозил их либо на лошадях, либо по железной дороге и пароходом в Вашингтон, откуда их отправляли в Нью-Йорк по почте или телеграфом.
Корреспонденты, как правило, жили при штаб-квартире какого-нибудь генерала, внося свою должную долю в общие расходы на питание, но что касается корма для лошадей и перевозки их багажа, тут им приходилось полагаться на щедрость квартирмейстеров.
Не имея ни звания, ни воинской обязанности, они иногда подвергались чрезмерному давлению со стороны молодых штабных офицеров. Они были уверены в вежливости и уважении со стороны генералов, но, тем не менее, особенно в регулярной армии, было принято считать, что они вполне заслужили характеристику Халлека как «посторонние». Чтобы поощрить лучших журналистов к сопровождению армии, должен существовать закон, четко разрешающий свободным от других заданий представителям прессы сопровождать войска во время боевых действий и приобретать фураж и продовольствие по тем же ценам, по каким их приобретают армейские офицеры. Разумеется, они несут полную ответственность за публикацию информации, которая могла бы как-то оказаться полезной для врага.
По ночам в нашем лагере можно было увидеть негров всех возрастов. Которые с похвальной жаждой знания штудировали справочники по правописанию.
Один мальчик, четырнадцати лет, считался несколько чокнутым — в течение всего своего двенадцатимесячного пребывания в армии, он видел лишь тяжелый труд, суровую жизнь и безденежье. Я спросил его:
— Работал ли ты на своего старого хозяина так, как ты здесь работаешь?
— Нет, сэр.
— Он хорошо к тебе относился?
— Да сэр.
— Ты был одет так же, как сейчас?
— Лучше, сэр.
— И было больше удобств?
— Да, сэр, я всегда имел крышу над головой и никогда не мок под дождем и не мерз от холода.
— Может, лучше было бы остаться там?
— Если бы я так думал, я бы не ушел, сэр.
— А пришел бы ты, если бы заранее знал, как будет тяжело?
— Да, сэр, я бы предпочел быть свободным!
Как видите, он не был чокнутым — вполне нормальным человеком!
В декабре произошла битва при Фредериксберге. Позиция противника была очень сильной — почти неприступной. Нашим людям пришлось укладывать свои понтоны под безжалостным дождем пуль вражеских стрелков. Но они не дрогнули и сделали это. И наши войска — рота за ротой, шеренга за шеренгой, под командой своих офицеров, вошли в пасть смерти.
Мы атаковали тремя колоннами, но изначальный замысел заключался в том, что главный удар должен был нанести левый фланг генерала Франклина. Дорога, к которой прорывался Франклин, позволила бы ему обойти Фредериксберг и заставить врага либо оставить свои укрепления, либо сдаться. Но Франклин слишком поздно начал. Он сумел один раз выйти на эту дорогу, но, не зная, как действовать дальше, отступил. Таким образом, ключ к вражеским позициям был утерян.
