– Делаем баррикады, – учили гайдаровцев те, кто торчал у Белого дома.
– Бейтар стреляет с крыш домов, – предупреждали баркашовцы гайдаровцев.
Рано утром бабахнуло. Снаряд попал в Белый дом, оттуда листы бумаг. В небе вертолеты.
– У меня там сын, не стреляйте! Они выйдут, – кричала на мосту женщина солдатам.
– Мать, не мешай! – отмахивались солдаты.
Неожиданно заморосило.
Октябрь 1994-го– Видите ли, поминальная служба – это там где погибли люди… Он справится… О-о, он уже здесь.
В кабинет Главного раввина вошел Лева.
Тень от облака разделила безлюдную площадь Свободы. За Белым домом, в переулке ветер полоскал красные и желто-черные знамена. Молодой священник осенил крестом столпившихся рослых казаков в серых шапках. Много плакатов: «Смерть жидам!», «Ельцин жид». Лева шел по дороге в талите с молитвенником подмышкой и с кипой на голове. Люди растерянно провожали его взглядами. Как посмел?! У организаторов митинга шок. Александр Руцкой (его с товарищами накануне помиловал президент Ельцин) холодно посмотрел на раввина. Нет, не приглашал.
– Меня прислала синагога, – сказал Лева.
Первыми пришли в себя коммунисты.
– Ясно-понятно. Евреи были среди убитых.
– Охраняйте раввина, пока он будет молиться, – сказал дружинникам коммунист с бородавкой на носу.
Охраняйте меня, берегите сукина сына, дурака законченного. Это же надо так влипнуть! А Шаевич зачем меня сюда послал? А я зачем сюда пришел? Господи, помоги.
Японцы уставились телекамерами на Леву, Лева на японцев. А слева и справа старушки смотрели на Леву. Где они его уже видели, этого чокнутого раввина?
– Давай, отец, начинай! – к Леве подбежал коммунист с бородавкой на носу. – Батюшка, слышишь, запел!
Все, я влип, мне конец. Но при всем честном народе. Убьют как жертвенное животное. Стыд.
«Эль малэ рахамим», – начал Лева заупокойную молитву.
Вскоре раздались глухие удары – казаки рвались к Леве сквозь живой щит коммунистов. Это вам не семнадцатый год ХХ века. Ряженые казаки – мастера самбо и бокса, били мягкотелых москвичей.
Серые шинели выстроились перед Левой.
– Ну, замолкни.
Лева закрыл глаза и продолжал петь молитву.
– Лахен бааль гарахамим…
– Заткните ему пасть, – голос за его спиной.
Наконец, все было кончено. Он ощущал на себе горячее дыхание зверя.
– Иди, жид, к стене.
На красной стене фотографии погибщих защитников Белого дома: девушка светлоликая с короткой стрижкой, курчавый очкарик, мужчины, женщины… Лева прижался спиной к стене и поднял голову. Перед ним никого не было.
…Утренняя служба. Йом Кипур.
Хоральная синагога переполнена москвичами и горскими, бухарскими, грузинскими евреями – беженцами.
В перерыве перед прихожанами выступил представитель КПРФ.
– Мне поручено принести извинение за вчерашний случай у Белого дома.
– А кто это был?
– Реформист.
– А-а, избили?
– Так ему и надо. Реформисты женщин за раввинов признают.
Тем временем, в ДК «Автомобилист» был тоже перерыв и Лева устало плюхнулся в кресло за сценой. Он сочинял стихотворение, не смея его в этот день записать…
– Разуйся, – сказал внутренний голос. – Какая связь между средневековой молитвой и сегодняшним бардаком.
Одни шли в киллеры, другие – в коммерсанты.
Жизнь приносила деньги, но меньше, чем смерть.
Он сочинял стихотворение, не смея его в этот день записать.
Ледяной сосулей таяла Москва.
Был март,
Олигарх рифмовал слова,
Поп-арт.
Напророчили комсоргу кока – колу
И тюрьму.
Расстрезвонились колокола
По уму.
Сбережет Россия полукровку и вора
От сосули,
От свободы, президентского дворца,
И от пули.
Апрельский снег в лучах солнца и четких теней от деревьев словно приглашение к Пасхе. Но чернозем в талых слезах – предчувствие гибели от котлована. Он приближался к домам и к святыне – к склепу Тверского цадика. Опасность почувствовали грачи – не стали в этом году обустраивать гнезда. И женщины – в плащах с повязанными шарфами – они не готовы раскрыться. Школьники гонялись по тротуарам на деревянных самокатах, брызгая лужами не хуже грузовиков. Еще вчера днем на них лаял рыжий Хвост – пес сапожника Шаи, царапая передними лапами изгородь. А ночью дом сгорел. Второй за апрель. Все слышали как кричала толстая горластая Бобба, а Шаю увезли в больницу. Пропал Хвост. Дом Шаи был крайний – дальше поле с пригорками, и зимой дети делали в сугробах пещеры или скатывались на санках, или просто падали в снег – у кого лучше отпечаток получится. И все это под лай Хвоста. Перед еврейской Пасхой и закладкой фундамента под Первый реактор из Москвы прибыл авторский надзор ЧАЭС – физик Лев Юрьевич «Юдович» Попок – ладный и миниатюрный как гимнаст. Он и впрямь был гимнастом. – «Я физик, я в Бога не верю! Я верю в реактор. Который скоро запустим и будет электричество и кое-что еще для оборонки!» Сейчас он был гостем полковника КГБ Ша-Повал и начальника строительного управления Ермака. Они подъехали к бане, краснокирпичному зданию бывшей синагоги.
– Это хорошо, Юрьевич, что тебе все равно, что храм, что сауна! – усмехнулся Ша-Повал.
– Не верно! Сейчас здесь лучше!
– А будет еще лучше! – сказал начальник котлована Ермак.
Борис Тверской, дальний родственник цадика дремал, прислонившись к косяку двери под закрашенной мезузой. Он услышал голоса и вот будто три ангела подходят к нему. Над входом на идыш намалевано «ребе» и уже по-русски заглавными буквами «ЕБЕР». Славяне прочли как прочли. Почти все забыли, что это была синагога Тверского цадика.
В микве – сауне, полыхал хлебный жар – горячий ржаной воздух с еле заметной примесью мяты и эвкалиптового масла шибал в лицо, горячо облапал белотелых. Попок тотчас забрался на верхнюю полку. А Ермак начал косить под придурка, размахивал руками, выкрикивал частушки.
– Это бывшая синагога! – голосом гида объявил Ша-Повал.
Взмахнул веником и горячий пар, волна жара накрыла Льва Юрьевича, будто поволокла бесчувственного по гладким доскам, как утекающая вода.
– Я хочу летом поохотиться здесь! – сказал Попок.
– А здесь уже ничего не будет, – сказал Ермак. И вдруг засмеялся – У невидимого еврейского бога ничего не будет!
– Этот чертов Котлован сожрет не только синагогу, но и мою контору, – сказал Ша-Повал.
– Нашел о чем думать! Я вот думаю о Соньке с маленькими грудочками! – сказал Ермак.
Двадцатилетняя Сонька в предбаннике накрывала стол для посетителей. Водка, хлеб, сало.
– Котлован-то Котлован, – забормотал Ша-Повал, – А куда выселенцев девать?
