Марией. В те годы многие иностранцы, в том числе и русские, наведывались в Париж в надежде завести необременительные связи с француженками. В 1861 году другой молодой сотрудник некрасовского «Современника», прозаик Николай Успенский будет так же наслаждаться прогулками по бульварам в поисках легкой добычи, сообщая в письме поэту Константину Случевскому:
«Париж великолепен!.. Я влюблен в Париж!.. Цирк здесь отличный — гризетки все в свеженьких юпочках… В Париже вам одна снежной белизны юпочка швейки много скажет… В Париже надо непременно обзавестись девочкой… да хорошенькой, а это здесь так легко… нигде в свете вы не найдете ничего подобного… Гризетки ходят, как мокрые куры… я иногда примусь бегать за какой-нибудь, да и брошу…» {387}
При всей разнице темпераментов Успенского и Добролюбова и отказе последнего от любых развлечений их сближала страсть к женскому полу.
После нескольких встреч Телье убедилась, что молодой русский испытывает к ней сильную симпатию. Желая сделать свидания более частыми, Эмилия слала Добролюбову письма с просьбами прийти; она надеялась, что новый русский друг вытащит ее со дна, на котором она оказалась: «У меня нет шансов, но ты такой замечательный, что сможешь изменить меня. Надеюсь, что мое жалкое письмо, полное ошибок (что верно, то верно. — А. В.), ты получишь лично в руки. Видишь, как плохо я пишу, в каждом слове есть ошибка, а то и две…» {388}
Свидания не прекратились и полтора месяца спустя, но случались редко — лишь тогда, когда Добролюбов сносно себя чувствовал. Через полмесяца, 1 ноября, Эмилия высказывалась уже более страстно: «Я уверяю тебя, мой друг, что я сдержу свое обещание, потому что я уверена, что ты сделаешь меня счастливой. А я, в свою очередь, не перестану тебя любить. И я верю, что смогу сделать тебя счастливым». Эмилия и опасалась приходить к Добролюбову в пансион, чтобы не компрометировать его, и тяготилась одиночеством. При этом по письмам парижанки ясно, что Добролюбов сомневался в искренности ее чувств, подозревал ее в «лицемерии» и предполагал, что она продолжает «подрабатывать». «Ты ошибаешься, мой друг, — возражала Эмилия, — твои сны — неправда. В четверг ночью я не была в объятьях другого. Я провела ту ночь в одиночестве, с грустью думая о тебе. <…> Ты же знаешь, я не виновата, что мне приходится продавать свои ласки другим». Телье мечтала, что вернется первоначальная идиллия: Добролюбов будет приходить к ней утром, проводить весь день с ней, а ночью она ляжет на полу, а он — на кровати {389}.
В конце ноября Добролюбов принял решение ехать в Италию и, вероятно, предложил Эмилии отправиться за ним, бросив «грязную» жизнь в Париже. Очевидно, она рассчитывала купить билет на деньги, полученные в ломбарде за заложенный браслет — добролюбовский подарок {390}. Эмилия в отчаянии просила прислать ей 1090 франков (примерно 500 рублей по тогдашнему курсу), чтобы выкупить драгоценность. Денег девушка не получила, о том, что сталось с браслетом, не сообщила, зато призналась, что вынуждена «выходить» на улицу, чтобы заработать денег: «И знай, что я не храню тебе верность, но всё идет плохо. Возможно, завтра будет лучше. Мой друг, не злись на меня. Я не могу поступать иначе. Я хотела бы иметь другую жизнь. Желаю этого всем моим сердцем» {391}.
Первого декабря, когда Добролюбов был уже далеко, Эмилия призналась, что только после расставания поняла, как сильно любит его, страдает без него, беспокоится о его душевном и физическом здоровье.
Восьмого декабря ее переживания дошли до крайности — она решилась распродать мебель и ехать:
«Мой друг, скажешь ли ты еще раз, что я не люблю тебя? Неблагодарный! Я горжусь тем, что не утратила все чувства. Я не хочу вести такую жизнь, выдавая себя за другую. Сейчас, мой друг, вернешься ли ты в Париж, чтобы дать мне совет? Напиши мне, ведь ты не хотел, будучи еще в Париже, чтобы я позволила тебе уехать, и не решилась сделать то, что ты ждал от меня. Наверно, я упустила свое счастье? Так, может, ты вернешься в Париж? Я знаю, что все эти поездки потребуют расходов, но ведь ради того, чтобы быть счастливыми, нужно жертвовать всем возможным» {392}.
Судя по всему, Эмилия имела здесь в виду их лучшие, самые счастливые парижские дни, когда, вероятно, Добролюбов намекал ей на возможность совместной жизни и даже женитьбы, но с условием, что девушка навсегда бросит прежнюю «профессию» и согласится следовать за ним. Он даже говорил одному из своих парижских знакомцев Карлу Доманевскому, что предполагает «прожить с ней счастливо года два» {393}. Косвенным доказательством этому служит признание Добролюбова в письме дяде от 13 (25) октября, что он «здесь жениться хотел» {394}. Намерениям этим не суждено было осуществиться. Добролюбов явно не собирался возвращаться в Париж и звал Эмилию к себе в Италию, но денег не прислал. Она отвечала:
«Господи, как же я несчастна! Мой бедный друг, как бы ты хотел, чтобы я поступила? Я вызвала оценщика. Ты знаешь, сколько он предложил за всю мою мебель? Всего 1900 франков. Как я смогу сделать то, о чем ты просишь? Это невозможно. 19 января истекает срок оплаты аренды квартиры, я должна заплатить 900 франков за три месяца, этого я не предусмотрела. Как видишь, у меня остается еще 1000 франков. Чуть не забыла тебе сказать, из них я должна дать немного обивщику мебели. Также есть другие мелкие расходы, выходит как раз 1000 франков. В общей сложности понадобится 1900 франков — это вся сумма от продажи мебели. После всего я не могла просить тебя оплатить мой билет. 30-го числа и 12-го тоже я была в ломбарде. Я заложила две цепочки для часов, мои кольца, твой браслет, всё, что у меня было. К тому же у меня есть принципы, которые не позволяют мне вот так уехать. Узнав про всё это, ты теперь видишь, любимый мой, насколько я несчастна. Я будто связана по рукам и ногам, мой друг, я заслуживаю жалости. Моим утешением стало твое письмо, где ты пишешь, что чувствуешь себя лучше.
Но умоляю тебя, мой друг, не слишком огорчайся, сделай это для меня. Я — женщина и я знаю свое место, но, мой друг, я не хочу верить, что мы расстанемся навсегда» {395}.
![]()
