— Привет.
— Здравствуйте.
— Я вижу у вас красный вымпел, а что это за флаг на правой рее?
Я улыбаюсь. Ждал этого вопроса.
— Это Красный Дракон Уэльса. Знаете, часть Англии, где много холмов.
— Вот здорово! Мой прадед прибыл сюда из Суонси больше ста лет назад. Откуда идёте?
Мне и в голову не приходит назвать Бермуды, слишком ложь привлекательна.
— Из Плимута, Англия.
— Нет, в самом деле?
Он смотрит на меня с недоверием. Оно у него на лице написано. Видать, такая слава у валлийцев.
— И сколько же вы шли?
— Пятьдесят шесть ходовых дней.
Кажется, он теперь больше склонен мне верить.
— В чём-нибудь нуждаетесь?
— Ага… В ледяном пиве.
— Держите.
Банка описывает кривую в воздухе, я ловлю её на лету ценой ушибленного пальца. Предлагаю в обмен одну из своих, с тёплым пивом, но он только машет рукой. Раз, два — банка открыта.
— Ваше здоровье!
— Будьте здоровы!
Мы выпиваем друг за друга, разделённые десятью ярдами воды. Знать, они надолго вышли в море, вон сколько запасли. Их человек шесть, смешанная компания, женщины очень симпатичные в своих бермудских шортах и пёстрых бюстгальтерах.
— Куда идёте?
— Нью-Йорк. Как улов?
— Пока так себе.
— Желаю успеха! Спасибо за пиво.
Они медленно отходят, волоча за кормой лески, привязанные к роскошным спиннингам.
Море гладкое, нет и намёка на океанскую зыбь, и я роюсь в памяти — в какую минуту она оставила нас в покое? Но зыбь прекратилась неприметно, будто и не было её вовсе. Вчера нас вздымала могучая грудь океана. Сегодня идём через пруд под защитой материка.
Знойная дымка сгустилась, но ветер по-прежнему был благоприятным. Совсем тихий, правда, однако мы продвигались вперёд. По моим расчётам, плавучий маяк был теперь в десяти милях прямо на север. Вода всё больше мутнела по мере подхода к побережью, которое, наконец, сжалилось над моими напряжёнными глазами, — между морской дымкой и небом возникла узкая, размытая коричневая полоса. Не очень-то воодушевляющее зрелище, но меня оно взволновало гораздо больше, чем вид статуи Свободы с палубы теплохода. Благодаря попутному ветру стояла такая тишина, что я слышал рокот моторных лодок и смутный шум на берегу. Я медленно вёл туда яхту, оставалась какая-нибудь миля. Какой-то шофёр посигналил, и звук этот разнёсся над водой, словно далёкий протестующий вопль Механического Века.
В эту минуту ветер (он с самого утра грозил это сделать) окончательно испустил дух, и мы снова заштилели. Но на сей раз я улыбался, откачивая толику воды, накопившуюся в трюме. Если яхта теперь пойдёт ко дну, я уж как-нибудь доберусь вплавь до берега. Впрочем, я не сомневался, что она на это не способна. У неё было столько возможностей утопить меня раньше; вместо этого она прощала мне мои недостатки, как я прощал её. Мы были словно супруги с многолетним стажем, которых физическая близость уже не волнует, зато осталось, пожалуй, нечто более значительное. Вместе мы терпеливо ожидали в затянувшихся объятиях моря, когда снова заработает этот лентяй ветер. Да и нужен ли он нам? Приливно-отливное течение шло на север, так что, несмотря на безветрие, мы продолжали приближаться к Нью-Йорку. За кормой вниз от уставшего прибора тянулся лаглинь. Его служба кончилась, и я смотал линь аккуратными кольцами, потом подвесил на рангоуте. Внезапно в дымке возникло судно с высокими надстройками. Я тотчас его узнал, однако долго со вкусом рассматривал в бинокль, не без приятного чувства в душе.
Плавучий маяк «Эмброуз» обозначал конец гонок и конец плавания.
Мы подошли к входу в гавань Нью-Йорка.
Что тебя заставляет?
Как только на востоке показался плавучий маяк «Эмброуз», для нас с «Эйрой» гонки окончились. Медленно подходя к уродливому красному судну, которое, словно гора, возвышалось над фолькботом, я чувствовал, что опускается занавес, обозначая конец последнего акта слишком долгого спектакля. Два месяца жил я в тесной (для человека ростом шесть футов четыре дюйма — очень тесной) коробочке, и за это время изучил судёнышко не хуже, чем заключённый в одиночке свою камеру. Впрочем, моя маленькая скорлупка не сковывала меня, её нельзя было сравнить даже с панцирем черепахи. Ведь «Эйра» перенесла меня через Атлантический океан, и я гордился ею.
Мы тихо пересекли линию финиша, я поднял свои позывные и убедился, что Валлийский Дракон выглядит вполне сносно, если учесть, что большую часть истёкших двух месяцев он трепался на краспице — причём, наверно, в глубине души сомневался, позволит ли ему эта трёпка прибыть в Новый Свет в респектабельном виде.
Несколько членов команды плавучего маяка стояло у фальшборта, и я этак небрежно спросил их, не могут ли они отрапортовать о моём прибытии морской пограничной охране Нью-Йорка.
— Ты что, тоже из этих психов, которые шли наперегонки из Плимута в Англии?
Пришлось сознаться, что это так.
— Тогда ступай себе дальше вон туда, приятель, — добродушно продолжал американец, кивая на крыши Нью-Йорка. — Тебя встретит катер и отведёт к карантинному причалу.
Меня вполне устраивал такой бесстрастный приём, и хотелось вернуть ему мяч в той же манере, однако я не смог придумать ничего остроумного и всего лишь робко осведомился, сколько участников, кроме меня, уже пересекли финишную черту.
— Э‑э… Даже не знаю точно. Кажется, ты четвёртый. Недавно тут прошёл какой-то — Шайчестер, что ли.
Ладно, хватит меня разыгрывать. Я показал ему согнутый палец и получил в ответ широкую улыбку.
Войти в гавань было проще простого, и мы присоединились к полчищам различных судов. Куда ни погляди — могучие лайнеры, десятки каботажных судов, буксиры, баржи, паромы, прогулочные катера и яхты. Ближе к берегу стали попадаться плоскодонки, на большинстве из них сидели улыбающиеся негры, вышедшие половить рыбу. День был солнечный, жаркий, и знойная дымка над рекой смазала очертания гигантских небоскрёбов Манхэттена. Глядя на них, я ощутил лёгкую тревогу. Я уже привык к бесхитростной жизни, теперь мне предстояло столкнуться со сложным миром напористой американской предприимчивости, который олицетворяли эти великаны. Впрочем, приступ провинциальной робости продлился недолго. Он уже проходил, когда катер пограничной охраны остановился рядом с яхтой и подал конец, и окончательно исчез, когда они рванули с места с такой скоростью, что пришлось просить их идти потише, пока они не разнесли мой фолькбот.
Вопреки устрашающему названию карантинная пристань производила очень приятное, даже радушное впечатление. Я был тепло встречен и представлен начальнику карантина — кажется, Блонди Хазлером, который назвал доктора Дрешера и его жену «божьим даром для одиночек, участников трансатлантических гонок». Во всяком случае, меня они сразу покорили тем, что вручили охапку писем и никого ко мне не подпускали, пока я их читал. Наверно, кое-кто из присутствовавших решил, что три тысячи миль меня доконали, но я ничуть не рвался на берег. Прежде всего меня занимали новости из дома, от жены и родных. Судя по всему, карантин и таможня не стали чинить препятствий, потому что не успел я управиться с почтой, как всё было готово, чтобы отбуксировать «Эйру» в Шипс-Хэдбэй, где нашлось свободное место для стоянки.
