Высоцкий мечется между театром, больницей, Ленинградом и Одессой. Вся Таганка обсуждает приказ об увольнении артиста Высоцкого В.С. по 47-й статье Кодекса законов о труде. Прямо как в песне — «Открою кодекс на любой странице и не могу — читаю до конца!..»В больнице — жуть, в Ленинграде — бесконечный перемонтаж, переозвучка, устранение каких-то новых замечаний. Марина, дом… Хотя дома, кажется, уже нет. В Одессе, к счастью, уже на финишной прямой «Два товарища».
Плюс ко всему поступает совершенно неожиданное — лестное и шальное — предложение от известного драматурга Александра Штейна — написать песни к его новой пьесе «Последний парад». Кино — еще куда ни шло, к спектаклям в родной Таганке — тоже дело привычное. Но к еще ненаписанной пьесе? Самому интересно. Но после разговоров со Штейном, с режиссером Театра Сатиры, где собирались ставить пьесу, все более-менее прояснилось. Сочинилось все сравнительно легко — и песня-монолог «Нат Пинкертона»-Геращенко, и ария Сенежкина, и хоровая «Утренняя гимнастика»… Если уж супруга драматурга оценила — «Прелестно!» — значит, все в порядке… Только актеры долго не могли понять, как эти песни исполнять. Особенно мучился Анатолий Папанов.
«Он все время просил меня научить его ее петь, так как я пою, — смеясь, рассказывал автор песен. — Он нарочно срывал голос, глотал холодный воздух, но у него ничего не получалось. Да и вообще это не стоит делать. Пел он ее очень хорошо и по-своему. А это самое главное и ценное в нашей жизни, чтобы была своя индивидуальность у человека…»
Правда, доброхоты донесли: на партийном активе Фрунзенского района столицы некто Сапетов грозно вопрошал: как, мол, мог Штейн, написавший в свое время пьесу о Ленине, предоставить трибуну пьянице, антисоветчику Высоцкому?! Ладно, переживем.
А вот на Таганке — дела хуже некуда. Над Любимовым сгущаются черные тучи. И из-за него, Высоцкого, в том числе. Но главное — к прежним претензиям по «Пугачеву» прибавляются новые, теперь уже по «Живому».
Хотя ничего не предвещало беды. Когда «Можаич» (писатель Борис Можаев. — Ю.С.) вручил «шефу» свою новую повесть «Из жизни Федора Кузькина», он вовсе не рассчитывал, что ее каким-то образом можно приспособить для сцены. Но не на того напал. Петрович «Кузькина» тут же прочел и взял в оборот автора: делаем инсценировку! Потом начались репетиции. Золотухину досталась роль Живого, Высоцкому выпал Мотяков, тот еще тип, почище Адольфа Гуревича. Чиновники крамолу проморгали, дали добро. А уже на прогонах последовал знакомый окрик: «Вы чей хлеб едите?!» Дошло до того, что бюро Кировского райкома партии рекомендовало управлению культуры рассмотреть вопрос «об укреплении руководства Театра драмы и комедии»…
Где комедия, там и драма. Покатилась тягомотина. Комсомольское собрание, партийное бюро, письма в инстанции с просьбой «разъяснить факт распространения зловредных слухов о «подыскивании» нового главного режиссера Театра на Таганке… дабы здоровье производства и производственные нормы были восстановлены. Комсомольцы и несоюзная молодежь театра единодушно подтверждают этим собранием свое полное доверие и единство взглядов с руководителем театра главным режиссером Ю.П. Любимовым…»
— Когда театру было плохо, — рассказывал Юрий Петрович, — актеры являлись ко мне. А я все время говорил: «Ну, чего вы паникуете? Еще не вечер!» И эту фразу Володя взял рефреном в свою песню…
Но нам сказал спокойно капитан:
«Еще не вечер, еще не вечер!»
26 апреля состоялось общее собрание коллектива театра. Высоцкий, не стерпев, выступил: «Хорошо, когда лицо (театра) веселое или серьезное, но не хмурое или злобное. Но, к сожалению, все эти четыре года лицо это вынуждено было и хмуриться, и очень часто, перед каждой премьерой, принимать выражение болезненного ожидания, а иногда и отчаяния. Кто теперь может сомневаться в лояльности «10 дней», а ведь и с этим спектаклем были трудности. И каждый раз после нескольких месяцев работы, а работают у нас вы знаете как, Любимов не уходит из театра иногда по 16 часов, смотрит почти все спектакли, чтобы держать их в форме, то же можно сказать и об актерах. После спектакля «Пугачев», например, Бояджиев сказал, что он за много времени наконец увидел святой актерский пот. Пот и нервы. И вот перед премьерой начинаются только нервы. Кто-то уже информировал наших руководителей, и они или идут с предвзятым отношением, или не идут вовсе. Мнение должно сложиться у людей после творческого акта — просмотра спектакля, а не до. Критике всегда должно предшествовать творчество, а не наоборот… Хотелось бы послушать представителя райкома…»
Ну, раз народ требует, выступил «куратор Таганки» тов. Сакиев. Сообщил много интересного: «Любимов не снят с работы и, как видите, он работает в театре. Вы стали жертвой очередного слуха, который, кажется, две недели тому назад был передан в эфир западногерманской радиостанцией. Я не знаю, кто в театр принес этот слух, но должен вам сказать, что радиостанции враждебных нам стран часто распространяют всякого рода слухи, чтобы вызвать волнения, сомнения, брожения в социалистических странах. Это одна из программных задач империалистической пропаганды. Вы знаете положение дел в Польше и Чехословакии… Надо в репертуарной политике ориентироваться на показ современной жизни, а мы все копаемся в грязном белье прошлого… Ну что нам дает в этом плане «Живой» по повести Можаева? На мой взгляд, ничего хорошего…»
Действительно, ничего хорошего. «Я еще ходил в театр, но приказ об увольнении должен был вот-вот выйти, — рассказывал Юрий Петрович. — Однажды вечером в доме собрались гости, играли в преферанс… И вдруг звонок. Взял трубку. Оттуда раздался слабый голос глубоко больного человека: «С вами говорит Паустовский». Сначала подумал, что меня разыгрывает какой-то дурной артист…
— Я узнал, что вас увольняют, лишают возможности работать, и все никак не мог придумать, как бы помочь вам в эту трудную минуту. На днях мне сказали, что, оказывается, моим поклонником, — говорил он с трудом, с одышкой и как бы стесняясь, — является Алексей Николаевич Косыгин. И я написал ему письмо о том, что нельзя губить театр, нельзя снимать главного режиссера…»
Затем Любимов решает: пора обратиться к самому Брежневу. Выше — только Бог.
«Уважаемый Леонид Ильич! Понимаю, насколько Вы заняты. И все же позволю себе обратиться к вам по вопросу, который хотя и может, на первый взгляд, показаться мелким, незначительным, но на самом деле является вопросом принципиальным. Речь идет о Театре на Таганке… Меня можно снять с работы. Можно даже закрыть Театр на Таганке. Дело не в личной судьбе одного или группы артистов. Здесь встают более общие вопросы. Кому это выгодно? Какие проблемы это решит?..»
