— Не-ет! Не то вы имеете в виду…
— Открой же секрет.
— У него четыре жены… Во-о!
— Невелико богатство. К тому же Коран разрешает мусульманину иметь до четырех жен…
— Богатство в другом. Каждая — каждая! — имеет одиннадцать — одиннадцать! — детей.
— Не может быть! — вырвалось у меня.
— Проверено. Все живы-здоровы. Живут: в Джеллалабаде — Фатьма, в Герате — Эл ала, в Баглане — Софик, в Мазари-Шарифе — Уручаг…
…Если В. П. Черемных в Афганистан командировали из Ленинградского военного округа с должности первого заместителя начальника штаба округа, а Коломийцева И.Х. из Прикарпатского военного округа с должности заместителя командующего округа по тылу — начальника тыла округа, то генерал-лейтенант авиации Сафронов Петр Петрович — старший военный советник при главкоме ВВС и ПВО ВС ДРА генерале Назаре (и мой заместитель по авиации) — прибыл в Афганистан из Сибирского военного округа с должности командующего ВВС округа.
Выше среднего роста, крепыш, русый, с густой, но мало заметной сединой, он казался медлительным в движениях и разговоре с собеседником. Но боевые решения он принимал быстро, точно и расчетливо. Его я ценил как профессионала высокого трудолюбия и скромности. Благодаря его требовательности удавалось поддерживать постоянную боевую готовность афганской боевой и транспортной авиации, боевых и транспортных вертолетов на уровне 70–80 процентов (!). И это — в армии государства, не имеющего своей авиационной промышленности, где техническая культура «соколов неба» низкая, а отношение к эксплуатируемой ими боевой технике — варварское: слетал, отбомбил, сел, а там — как Аллах распорядится…
Как же удавалось Сафронову поддерживать столь значительную часть авиации и вертолетов в постоянной боевой готовности? С помощью Центра он создал и развернул три (!) ремонтно-восстановительных завода на аэродроме Баграм, близ Кабула: один — по обслуживанию и восстановлению (текущий и средний ремонт) истребителей и истребителей-бомбардировщиков; другой — для боевых и транспортных вертолетов; а третий — для восстановления и ремонта наземной техники.
Одновременно на аэродромах Кандагар, Герат, Кундуз, Мазари-Шариф, Джелалабад развернул филиалы этих заводов, выделив туда необходимое количество ремонтников и прочей технической обслуги. Вот так и «ковал» победу в небе Афганистана генерал-лейтенант авиации Советской Армии Сафронов П. П.
…Генералы явно возбуждены результатами тренировки войск на учебном центре 1 АК, шутят, каламбурят, подначивают друг друга. Даже всегда сосредоточенно-замкнутый Сафронов тоже размяк, улыбается, терпя ехидные реплики в его адрес злослова Черемных:
— Это тебе, Петр Петрович, не точечное бомбометание в горах Хаки-Сафед севернее Фарах, это — учения! Точность аптекарская нужна! Имей это в виду!
Я вижу, как побледнел Сафронов, сдерживая свой внутренний гнев. А мне вспомнился эпизод, связанный с Сафроновым…
Однажды, это было примерно в середине декабря 1980 года, после успешных ударов истребителей-бомбардировщиков по прорвавшейся группировке душманов в провинции Нимруз, около аула Хаш, ко мне в кабинет тихо, как побитый, зашел генерал Сафронов и доложил:
— Операция завершена, — и, не спрося разрешения, сел на стул. — Мы — преступники. И первый — я сам!
Сафронов выглядел сильно раздраженным.
— Война — вообще преступление, — попытался я смягчить его настрой.
— Не то… Не то! — И он, быстро встав, ушел из кабинета без разрешения. Я остался в недоумении.
Очень скоро оно рассеялось, когда Черемных доложил мне:
— В районе Хаш били бомбами с игольчатой начинкой…
— Идиоты! — вырвалось у меня.
— Это еще цветочки, — продолжал Черемных.
— Что еще?!
— Помните: в горах Хаки-Сафед разрушили кариезы? Душманы оборудовали в них казармы.
— Да.
— Там применяли бомбы с объемным взрывом…
Негодование захлестнуло меня и, не медля ни секунды, я вышел на связь с Огарковым.
Коротко доложил оперативную обстановку и перешел к главному:
— Мы совершаем преступление — бьем по моджахедам бомбами с игольчатой начинкой… бомбами объемного взрыва.
Огарков тихо ответил:
— Ни ты, ни я ничего не сделаем! — И, помолчав, добавил: — Это решение Инстанции! Понял?!
— Понял. Но ведь это запрещено Гаагской конвенцией…
— Обратись в Гаагский международный суд. Желаю успеха.
Конец связи.
Вот так военные люди становились соучастниками преступления.
Полковник Халиль в своей красивой афганской форме, конечно, со знаками различия, держался немного смущенно. На его лице во время беседы то вспыхивал, то гас румянец, иногда он даже улыбался, довольный метко брошенным словом одобрения по поводу его действий.
— Все готово, все готово! — неофициально балагурит Черемных. — Но зимно! Зимно, как на Урале.
Я понимаю его:
— Прикажи.
Через несколько минут девушки накрывают чайный столик восточными сладостями, конфетами, нарезанными ломтиками лимона и, конечно же, бутылкой «Наполеона».
— По одной-две рюмки, — разрешаю я.
Коломийцев, Шкидченко, Сафронов, Степанский, Бруниниекс, Аракелян, Халиль, — все не скрывают своего удивления: что же случилось, если Главный военный советник потчует гостей не чаем, а коньяком? Лишь Черемных понимает в чем дело и своим непринужденным поведением словно помогает мне окончательно избавиться от скверного настроения, владеющего мной после Герата.
Выпили по рюмке (я, как всегда, лишь пригубил) и стали обсуждать сроки начала мероприятия.
— В понедельник — Савка-мельник, а во вторник — Савка-шорник, — приговаривает Черемных, а в глазах его мелькают чертенята.
Никак без сюрпризов не обойдется.
— От среды до четверга — Савка в горнице слуга.
— Не-ет, — перебиваю его, — будем шорничать! Налей-ка по второй!
Вошел Самойленко.
— Добро получено, — докладывает Виктор Георгиевич, принимая из рук Черемных рюмку с коньяком, и продолжает: — Анахита просила пригласить самый широкий и представительный состав должностных лиц и интеллигенции. И конечно, женщин.
— Дай-то Бог, дай-то Аллах! Шорничать так шорничать! — Смотрю на Черемных: поймет или нет? Понял.
— Мы, пожалуй, пойдем. Прикинем, сколько будет приглашенных.
И «средний технический состав» покинул кабинет ГВС.
Мы остались вдвоем с Халилем.
Пока девушки убирали лишнее со стола, мы молчали, каждый обдумывал предстоявший разговор. Для меня было важным, чтобы с самого начала Халиль не догадался о предмете беседы — иначе он мог замкнуться, уйти в себя, чтобы избежать откровенности. А я хотел как раз обратного. Я рассчитывал на то, что наша союзническая военная дружба не только подразумевает порядочность, но и допускает откровенность.
