Но отец хитро подмигнул ей: мы, мол, тоже не лыком шиты. Он тут же вооружился чернильницей и ручкой, засел за письмо.
Письмо, по правде сказать, давалось ему труднее, нежели сруб ладить. Что уж он там написал, я достоверно не знаю, но в одном можно было не сомневаться: постарался убедить брата, чтобы тот вылил ушат холодной воды на чересчур горячую голову племянника.
Юра отнес письмо на почту, и с этого момента потянулись не то что дни — потянулись кажущиеся вечностью часы тягостного для всех ожидания.
Август уже созрел. Легко покачивалось над городом голубое, забеленное молочными облаками небо. Без труда обрываясь с ветвей, тяжело падали на землю краснобокие яблоки, и звуки падения, особенно в ленивые ночные часы, были громкими, как взрывы гранат.
Август алел помидорами, хрустел огурцами на зубах ребятни, падал срезанным колосом в полях.
Не за горами школа, первосентябрьский день.
Юра совершенно забыл о речке, о грибных походах в лес — целые дни проводил дома. Вернее, у дома. Почтальон появлялся на Ленинградской после обеда, и не раннего, к слову сказать. Но уже задолго до его появления Юра дежурил возле калитки.
— Нам есть что-нибудь?
— Сочиняют-с, молодой человек,— неизменно ответствовал почтальон — аккуратный старичок в сером ширпотребовском костюме и зеленой фуражке пограничника.
Прошел день, второй, третий...
На пятый, завидев Юру, прилипшего к ограде, почтальон издали приветственно помахал голубым конвертом. Юра бросился навстречу — счастью ли своему или несчастью?
— Уже сочинили-с, молодой человек.
Юра схватил конверт, забыв поблагодарить аккуратного старичка, влетел в избу.
— Есть! От дяди Саввы...
— Читай,— приказал отец.
А у Юры руки трясутся — боится и никак не может вскрыть конверт.
— Читай же,— повторил отец, и в голосе его прозвучала ничем не прикрытая надежда на то, что Савелий Иванович-то, умница и понимающий в жизни человек, не подведет своего проживающего в периферийном Гжатске брата.
Письмо зачиналось всеобязательными «здравствуйте», поименным перечислением родственников, а затем :— тут Юрка поник головой — шли такие слова:
«Поздновато надумал ты, племянник, с ремесленным училищем. Набор почти везде закончен, к тому же твои шесть классов тоже серьезное делу препятствие. Не грешно бы иметь за плечами семилетку...»
— Вот видишь, что умные люди советуют,— торжествующе изрек отец.— Кончишь семь классов — тогда и езжай на все четыре стороны, а пока сиди дома и учись.— И хлопнул ладонью по столу.— Так и подпишем — на год останешься дома.
А про себя подумал, что год — великое дело. За год можно любую блажь из всякой башки вышибить. Аи, молодец Савелий Иванович, право слово, молодец!
— Ура! — закричал вдруг Юра.— Ты дальше послушай, папка.— И срывающимся от волнения голосом прочитал: — «Однако не все потеряно. Выезжай, Юрка, не медля, попробуем что-нибудь предпринять...»
Юра повернулся к отцу:
— Вот видишь, дядя Савва велит ехать быстрей. Давай вещи собирать.
— Нужно еще документы из школы взять,— хватаясь за тонкую ниточку последней надежды, напомнила мама.— Ведь могут и не отдать.
Она снова плакала.
Документы Юре и в самом деле не выдали.
А вечером к родителям нагрянули Ираида Дмитриевна Троицкая, завуч, и Лев Михайлович Беспалов. Мама прислала Бориску за мной.
— Пойдем скорее, Валентин. Юрку уговаривать будем.
Дома был долгий, очень долгий разговор. Учителя убеждали брата не торопиться, обдумать все хорошенько.
— Кончишь семь классов — не поздно будет и в ремесленное пойти,— рассуждала Ираида Дмитриевна.— А вообще бы лучше десятилетку.
Нам, взрослым, Троицкая и Беспалов откровенно сказали, что школе жаль прощаться с таким способным учеником.
Юра упорно стоял на своем, никакие доводы на него не действовали.
— Чего тебе не учиться? — попробовал вмешаться и я.— Мы с Зоей помаленьку помогаем родителям, от тебя немного требуется — только в школу не забывай ходить.
Он перебил меня с болью в голосе:
— Неужели и ты меня не понимаешь?
Я замолчал.
Короче говоря, все попытки склонить Юру к капитуляции успехом не увенчались.
Учителя простились с нами опечаленные.
Наутро Юре выдали документы, и мы взяли два билета на московский поезд.
Родители вышли на крыльцо проводить нас. Бориска остался в избе и ревел откровенно, но, не желая назвать истинную причину слез, жаловался на больной живот.
Отец поцеловал Юру в губы.
— Ладно уж, коли так... Фамилию нашу не позорь. И помни: Москва разинь, никчемушных людей не терпит.
Тотчас осердился на маму:
— Да хватит тебе! Глаза-то не просыхают. Водопровод, что ли, в голове у тебя?..
А у самого зрачки поблескивают подозрительно.
Мама обняла Юру, припала к нему:
— Будь моя на то воля — ни в жизнь, сынок, не отпустила бы тебя.
— Ну, хватит, хватит,— пришлось вмешаться мне.— Подумаешь, в дальние края уезжает.
Мы вышли за калитку.
— Валя! — окликнула мама.
Я вернулся.
— Ты там попроси учителей — может, построже они к нему отнесутся, домой возвернут? Болит у меня сердце за Юрку.
— Ладно,— пробормотал я, не глядя на нее.
Материнское сердце — оно никогда за детей спокойным не бывает.
Серое, непромытое здание вокзала, дежурный по станции в красной фуражке, строгий милиционер, завидев которого, торговки прятали вареных кур под передники и бежали прятаться в уборную, куцый грузовичок с кузовом, набитым черными мешками — все это вдруг сдвинулось с места, откачнулось назад, неторопливо уменьшаясь в объеме.
— Ну, поехали!
В тот день эти слова услыхал от Юры только я один, да, может, еще соседи по купе — однорукий кряжистый дядька с усами под Буденного и в заношенном офицерском кителе и молодящаяся дама с ярко накрашенными губами, типичная буфетчица по виду. Через двенадцать без малого лет эту коротенькую фразу услышит весь мир.
Юра прилип к окну, дергал меня за рукав:
— Гляди, Валя, гляди!
Впервые в свои пятнадцать лет ехал он так далеко. До того самой длинной дорогой в его жизни была дорога от Клушина до Гжатска и обратно. Впервые попал он и в вагон — исполнилась его давняя мечта прокатиться в поезде. А вагон был старенький, потрепанный и раздерганный на бесконечных путях войны,— общий вагон с просторными скамьями, с грязными окнами: казалось, пыль многих лет намертво въелась в стекло; с безалаберными сквозняковыми ветрами, дующими во всех направлениях.
