– Ты и теперь вполне человек, – ответила я.
Но дело было не только в этом. Андрей и сам знал, что был вполне «человек». Беда была во мне.
Кроме заикания, у меня было множество всяких комплексов, мне в детстве не очень повезло с мамой. Один из комплексов заключался в том, что я не могла вслух сказать то, что хотела, у меня как будто отнималась речь. То же самое случалось и с поступками, я не могла сделать то, что хотела, или, наоборот, делала то, что не хотела, и понимала это четко. Как будто какая-то сила управляла мной, и справиться с этой силой я не могла. Вот эта беда и сыграла роковую роль в наших отношениях. Андрей говорил о своей любви, а я тяжко молчала, с ужасом сознавая, как обидно и оскорбительно для него мое молчание. Я помнила, что Андрей намного моложе, умнее и красивее меня, знала свой тайный недостаток, считала себя «порченой». И в глубине души боялась, что Андрей опомнится, увидит меня такой, какая я есть, и разлюбит меня. И этого я не переживу.
Каким-то присущим ему чутьем Андрей угадывал мою ущербность и незащищенность и стремился взять меня под свое крыло. Меня, которая в маршрутах всегда шла впереди него, первой лезла в болота, на скалы, первой переходила вброд речки. Но стоило мне что-то сказать о темноте, Андрей встрепенется: «Не бойся, я с тобой!»
Из экспедиции Ольга вернулась первой, Андрей прилетел на несколько недель позднее. В ожидании Ольга несколько раз звонила его сестре и маме. Однажды трубку взял сам Андрей.
Мы никак не могли наговориться, у телефонной будки возле Красносельского метро образовалась очередь, стучали в стекло, грозились позвать милицию, а я только отмахивалась. Как на крыльях летела я домой.
Ольге не терпелось снова увидеть любимого, обожаемого человека. Вечером она позвонила Андрею из общежития, трубку взяла Мария Ивановна и попросила перезвонить позже, поскольку Андрей вышел купить продукты.
Я повесила трубку и вдруг почувствовала, что на меня «нашло» и что я не позвоню…
Больше мы никогда не встречались. Помню, что я не плакала, не рыдала, как случалось со мною раньше, только на душе стало пусто и холодно. Я не сразу поняла, что не смогу разлюбить Андрея. Я надеялась, что время излечит. Но шли годы, и я никуда не могла уйти от этой любви. Так я и прожила жизнь с Андреем в душе и сердце. Чувство неосознанной вины перед ним сопровождало меня всю жизнь, и даже сознание того, что он, по-видимому, быстро разлюбил меня, не освободило меня от этого чувства.
Ольга не перезвонила, а Андрей и не подумал ее разыскивать. Ну, да, переспал в одной палатке с симпатичной и умной женщиной. Но ведь это еще не повод для устроения общей судьбы!
Так, взрослея, Андрей утрачивал юношеский романтизм по отношению к «женскому полу». Этапов «утраты» было несколько: от «прекрасной незнакомки» в стиле Крамского и Блока к обытовленной пушкинской Татьяне («и буду век ему верна» – идеал всех распутных мужей) и, наконец, к утилитарному желанию «переспать» с понравившейся женщиной без мыслей о последствиях, надеясь, что она сама позаботится насчет предохранения от беременности.
В период первый, романтический, Андрей влюблялся в старшеклассниц, сестер друзей, девушек из соседних домов, в однокурсниц. Самым долгим и самоотверженным было ухаживание за сокурсницей Ирмой Рауш, закончившееся женитьбой.
Говорит Александр Гордон:
Ирма была миловидна, что и сыграло решающую роль на приемных экзаменах, как раскрыли позже тайну наши педагоги. На Ирму для актерских этюдов была даже очередь. Андрей терпеливо ждал, когда Рауш освободится и начнет репетицию в его сцене. Работали подолгу, часто дотемна. С этих репетиций и началась Андреева влюбленность.
Почти ежедневно Андрей провожал Ирму домой, возвращался поздно. Однокурсники замечали, что он сильно похудел, стал взъерошеннее, глаза западали от бессонницы, сильно нервничал. Его отношения с Ирмой были непростыми, потому что у миловидной студентки было немало симпатичных поклонников. Андрей переживал, страдал, метался. То решал порвать с Ирмой окончательно и бесповоротно, то как бездомный пес юлил вокруг нее с надеждой: а может, пригреет, а может, приласкает? Этот маятник качался до третьего курса.
Вспоминает А. Гордон:
Вдруг – неожиданный звонок, слышу его голос: «Завтра встретимся у известного вагона в известное время». При встрече вместо привета – вымученная улыбка. Едем в институт. Встали у дверей, где написано «Не прислоняться!». Замкнулся в себе, молчит, я тоже молчу. Едем, как две собаки – все понимаем, сказать ничего не можем. Каждую минуту Андрей вглядывается в свое отражение в дверном стекле, поправляет прическу, потом шарф, потом снова прическу, и все это повторяется бесконечное количество раз. Меня словно не замечает – весь в себе…
После занятий говорит:
– Побудь со мной, посиди рядом.
Сидим во дворе института на поваленном телеграфном столбе. Зимний вечер. Он, подняв голову, смотрит на освещенное окно, где идет Ее репетиция (Ее с большой буквы, как у Блока). Сидим, ждем конца репетиции, наверное, не конца же света. Иногда Андрей бормочет что-то отрывистое, неразборчивое, то слова отдельные, а то и целые монологи! Все они обращены внутрь себя и к Ней. Забрало его сильно – его рыцарская влюбленность отвергалась. Иной раз Ирма даже подсмеивалась над его экзальтированной любовью. А он мучился, потому что не мог получить ясного ответа на свои чувства…
Друзья, товарищи по курсу видели, как непросто приходится Андрею. Многие просто не могли понять, как может любовь довести до такого состояния. И снова приведем свидетельство А. Гордона:
– Что так побледнел, Андрюха? – хитровато спрашивает Вася Шукшин в перерыве между занятиями. Андрей не отвечает.
– Чё происходит-то?! Сань, чё это с ним? – Василий отводит меня в сторону. – Пойдем покурим.
Вышли на лестничную площадку. Вася закуривает, тяжело вздыхает.
– Что за сучка-то, знаешь?
– Вась, не придуривайся, сам знаешь, и все знают… И сучка – это не то.
– Ну извини, ладно, – он мягко и раздумчиво хохотнул. – Это беда! – Помолчал, покачал головой. – У меня тоже беда!.. Тоже попал в передрягу…
Напряжение в отношениях Ирмы и Андрея достигло высшей точки. Гордон, видя, как мучается Андрей, и переживая за друга, предложил ему помощь, которая с современной точки зрения может показаться странной, но тогда, в 50-е годы, воспринималась вполне естественно. Речь шла о том, чтобы обсудить любовную драму Андрея публично, на собрании курса. Тарковский после раздумий согласился. Гордон договорился с педагогом по режиссуре Ириной Жигалко, которая была в курсе дела, что она проведет это собрание. И вот однажды вечером после занятий в аудитории осталась часть курса, полтора десятка человек, включая Андрея и Ирму. Жигалко, опытный педагог, попыталась, чтобы «выяснение отношений» прошло максимально мягко, деликатно. Но в какойто момент обнаружилось, что в аудиторию затесался «третий лишний», парень, считавший, что Ирма должна быть с ним, а не с Андреем. Этот человек стал громко спорить, что-то доказывать. Ирма отвечала ему на повышенных тонах. И в этот момент Андрей поступил решительно – подошел к Ирме, взял ее за руку и увел прочь.
В скором времени состоялась их свадьба, затем молодожены уехали на Одесскую киностудию проходить студенческую практику.
В браке с Ирмой родился первый сын Андрея, названный в честь деда Арсением. Брак, впрочем, оказался недолговечным. Свою роль в этом сыграло и то, что Тарковский влюблялся почти во всех актрис, игравших в его фильмах главные роли. Первой в этой череде была волоокая 19-летняя красавица Валентина Малявина, в «Ивановом детстве» сыгравшая медсестру Машу. Малявина уже была замужем за актером Александром Збруевым, но это не помешало ее бурному роману с Тарковским.
В дневнике 1961 года она записала:
Сегодня случился туман. Наверное, от него в группе так тихо. Андрей взял меня за руку и повел к Лебединому пруду. [74] Лебеди отдыхали у своего домика. Андрей оставил меня на берегу. Отошел. Сложил из ладоней кадрик и медленно стал приближаться ко мне, глядя сквозь перламутровый туман на дремлющих лебедей, на пруд, на меня. Подошел совсем близко…
