Уже после войны А. А. Угримов рассказал рабочему, кем именно была та монахиня, а старик сокрушенно признался:
– А я-то был уверен, что к вам какой-то переодевшийся мужчина приезжал по делам Сопротивления – ведь я-то знал давно, чем вы занимались…
Зима 1942/1943 годов решила судьбу России: немцы докатились до Волги и наткнулись на твердыню Сталинграда. Героический подъем с новой силой охватил всю страну. Наши соотечественники за рубежом с каждым месяцем убеждались в несомненном: война проиграна Германией и ее отступление теперь окончательное.
Одна из мемуаристок, Т. Манухина, не без удовольствия рассказывала, как, придя навестить митрополита Евлогия, застала его сияющим, с иллюстрированным журналом в руках. Владыка любовался портретами советских маршалов:
– Смотрите, смотрите, подлинные орлы… Вот этот на Кутузова похож, а вот – Багратион, а вот этот – Барклай… Какие молодцы! Какие лица! Благообразные, волевые, умные…
По-звериному чувствуя сжимающееся кольцо, фашисты все больше свирепели. Деятельность «Православного дела» не могла не привлечь их внимания. К тому же, как вспоминают некоторые члены Лурмельского комитета, по незнанию или по неосторожности обитатели дома 77 на рю Лурмель очень часто пренебрегали самой элементарной конспирацией. Дошло до того, что гестапо удалось внедрить в организацию матери Марии своего человека! И худшее произошло: 8 февраля 1943 года немцы сделали налет на общежитие. Произошло это следующим образом. Накануне мать Мария уехала за продуктами на пригородную ферму. В это время фашисты ворвались в дом на улице Лурмель, чтобы арестовать ее. Не застав матушку, они обыскали дом и взяли заложником ее двадцатидвухлетнего сына Юрия и несколько позднее – отца Димитрия Клепинина. Обещали отпустить юношу, если мать вместе с Федором Пьяновым явится к ним сама. Ее немедленно известили о случившемся, она отправилась выручать сына, но гестаповцы, как и следовало ожидать, и не собирались выполнять свое обещание: арестовав мать Марию и ее соратника Ф. Т. Пьянова, не выпустили и Юрия. Впрочем, было бы удивительным, если бы случилось иначе: ведь при обыске у Юры Скобцова обнаружили компрометирующие документы, ясно говорящие о помощи евреям, которой он занимался.
Юра Скобцов
По мнению отца Сергия Гаккеля, аресту матери Марии не в последнюю очередь «содействовало злобное отношение к ней эмиграции».
Софья Борисовна Пиленко навсегда простилась и с дочерью, и с внуком. Гестаповец Гофман, выходец из Прибалтики, по-русски крикнул пожилой женщине:
– Вы дурно воспитали вашу дочь, она только жидам помогает!
Софья Борисовна с достоинством ответила, что это неправда, для ее дочери «нет эллина и иудея», а есть человек, она и туберкулезным, и сумасшедшим, и всяким несчастным помогала.
– Если бы вы попали в какую беду, она и вам помогла бы, – с упреком добавила Софья Борисовна.
Мать Мария улыбнулась и сказала:
– Пожалуй, помогла бы…
Софья Борисовна рассказывала о нелегком прощании с любимой дочерью:
...
Пришло время моему расставанию и с нею. Всю жизнь, почти неразлучно, дружно, прожили мы вместе. Прощаясь, она, как всегда, в самые тяжелые минуты моей жизни (когда сообщала о смерти моего сына, а потом внучки), сказала и тут:
– Крепись, мать!
Обнялись мы, я ее благословила, и ее увезли навсегда. На другой день приехал Гофман и сказал:
– Вы больше никогда не увидите вашу дочь.
Как я узнала от некоторых из бывших с нею в лагерях и в Равенсбрюке, она утешала и, чем могла, помогала многим. Мать Мария еще в Равенсбрюке попросила одну даму, жившую с ней вместе, запомнить и передать ее слова (у них не было ни бумаги, ни карандаша), чтобы передать эти слова владыке Евлогию, о. Сергию Булгакову (мать Мария думала, что он еще жив) и нам. Вот эти слова: «Мое состояние – это то, что у меня полная покорность к страданию, и это то, что должно со мною быть, и что если я умру, в этом я вижу благословение свыше. Самое тяжелое и о чем я жалею, что я оставила свою престарелую мать одной».
Один из наиболее значительных представителей православной мысли за рубежом, отец Сергий Булгаков, скончался 30 июня (13 июля) 1944 года и был похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем. Разумеется, мать Мария не могла знать этого…
Не знала матушка и о том, что после ареста ее и Юры он явился в Лурмельскую церковь и в присутствии всех ее близких отслужил молебен об освобождении пленных.
Когда Юру Скобцова отправляли «в неизвестном направлении», он казался немного взволнованным, но держался бодро. Перед отправкой в Германию из Компьеня его родным прислали чемодан с вещами, в которых они нашли письмо от Юры, адресованное бабушке и отцу:
...
Дорогие мои, Дима [12] благословляет вас, мои самые любимые; я еду в Германию вместе с Димой, отцом Андреем и Анатолием. Я абсолютно спокоен, даже немного горд разделить мамину участь. Обещаю вам с достоинством все перенести. Все равно рано или поздно мы все будем вместе. Абсолютно честно говорю, я ничего больше не боюсь: главное мое беспокойство это вы, чтобы мне было совсем хорошо, я хочу уехать с сознанием, что вы спокойны, что на вас пребывает тот мир, которого никакие силы у нас отнять не смогут. Прошу всех, если кого чем-либо обидел, простить меня. Христос с вами! Моя любимая молитва, которую я буду каждое утро и каждый вечер повторять вместе с вами (8 ч. утра и 9 веч.): «Иже на всякое время и на всякий час…» С Рождеством Христовым! Целую и обнимаю, мои ненаглядные. Ваш Юра.
Софья Борисовна, приводя в своих воспоминаниях это прощальное письмо внука, писала: «С Богом не страшны ни грядущая смерть, ни мучения».
Господь дал утешение матери Марии и Юре увидеться в лагере в Компьене перед отправкой ее в Германию. Одна из заключенных, И. Н. Вебстер, описывала это свидание так:
...
Светло. С востока падал какой-то золотистый свет на окно, в раме которого стояла мать Мария в черном, монашеском, лицо ее светилось, и выражение на лице такое, какого не опишешь, не все лица даже раз в жизни преображаются так. Снаружи, под окном, стоял юноша, тонкий, высокий, с золотыми волосами и прекрасным, чистым, прозрачным лицом, на фоне восходящего солнца. И мать и сын были окружены золотыми лучами… Они тихо говорили. Мир не существовал для них. Наконец она нагнулась, коснулась устами его бледного лба. Ни мать, ни сын не знали, что это их последняя встреча в этом мире. Долго она после стояла уже одна у окна и смотрела вдаль. Слезы медленно текли по ее щекам.
В апреле 1943 года Юре удалось переслать на рю Лурмель еще одно письмо:
