— Выступал.
— С линией родной партии согласен?
— Согласен.
— А не в партии. Надо в партию вступать.
— Да я что? Я, конечно...
Этот балласт не имеет ни власти, ни влияния, но он амортизирует партию, создаёт маскировочный щит. Власти не имеет, но и не так уж бескорыстно идут сюда простые люди. Квартира, поездка за границу, повышение по службе, путёвка в санаторий — да мало ли льгот у членов партии. А требуется от них одно — послушание.
Было ли это придумано сознательно? Трудно сказать. Партия — коллективное существо, типа термитника или муравейника, и действует оно инстинктивно. "Имя мне — легион", — сказал бес на вопрос Спасителя. Легион, или Левиафан — чудище, живущее в море, изображённое Томасом Гоббсом, — аллегория государства. Коллективное существо, действующее слаженно и чётко, чудовищно развившее свою способность к выживанию, хотя каждая отдельно взятая особь ничего не значит и не стоит, и выжить бы не смогла.
И не поймёшь — часть ты этого существа или пища, которую оно поглотило, чтобы выбросить, как шлак (вспомним сталинские чистки — уничтожали коммунистов; Сталин, кажется, вообще уничтожил большевиков; на смену красным пришли серые — нормальная для Левиафана смена биологических клеток — так змея меняет кожу).
Затем они ещё более расширили своё тело и область идентификации — за счёт термина "мы — советский народ". Сожрали уже почти все население страны. За пределами остались только диссиденты и Церковь.
Но и тех теперь поглотил ящер-партия: первых — перестройкой и гласностью (все теперь — диссиденты, в газетах пишут то, за что раньше сажали), вторых — тысячелетием крещения Руси (в каждом номере любого журнала — интервью с патриархом или митрополитом, в телевизоре — сплошные иконы).
Он сожрал уже пол-Европы и с вожделением смотрит на остальную её часть и на Америку — паразит, присосавшийся к миру. Россию он уже высосал и выплюнул. Этих, если свернут "звёздные войны", ему хватит ещё лет на двести. Хватит детям, внукам и правнукам. А там — хоть трава не расти.
"Партия и Ленин — близнецы-братья" — остроумно сформулировал поэт. Мать-Россия родила чудовище — многоглавое, когтистое, с павлиньим хвостом (в виде православной Церкви).
У него есть свой, пусть и примитивный разум, и зубы — КГБ. И оно плавает в океане крови — дракон двадцатого века, красная чума.
Эти вурдалаки хотят казаться цивилизованной страной, прикрыв орангутанговую грудь крахмальной манишкой своего академика. Это он посоветовал им совершить, показать всему миру акт "покаяния" — чтобы отмазаться, отчураться от тёмного прошлого. Дескать, это был не я, а мой старший брат — сукин сын; это он во всем виноват.
Потому и реабилитировали всех, почти вплоть до Троцкого (мёртвые не кусаются), и козла нашли — Сталина — козла отпущения. Возложили на него все грехи и, взяв за рога (или, в данном случае, — за усы), с воплями вывели из стен Истории.
Очистились мы? Очистились. Покаялись? Покаялись. Данилов монастырь восстановили. Набокова печатаем. Так какого хрена вам ещё нужно?
И Запад поверил. Ему хочется верить. Потому что так — легче, мягче, удобнее. Так — голова не болит. Гитлера тоже умилостивляли, ему — верили, потому что хотели верить, магически верили — будто вера эта превращает хищника, зверя в существо цивилизованное, заслуживающее симпатии и доверия.
Они и боятся-то больше всего — дискредитации — что их лишат кредита, то есть доверия. Вот и затеяли всю эту комедию с перестройкой. Лишь бы "звёздные войны" свернули, лишь бы технологией поделились. А там уж...
А там уж они свернут шею кому надо — и внутри страны, и вовне.
"Близнецы-братья", "звёздные войны", созвездие Близнецов...
Кушать-то хочется, а Россия съедена. Россия, похожая на яйцо, — выеденное, крашеное, красное — то ли к Пасхе в канун- тысячелетия, то ли к знамени ихнему кровавому, — Русь, крещённая вторично Владимиром Ульяновым — в крови и огне. И горят над ней рубиновые звезды — кровавые слезы революции. Крокодильи слезы партии, учуявшей запах Запада.
Нью-Йорк, Париж, Монте-Карло — ах, как хочется все прибрать к рукам — все эти демократии, парламенты, небоскрёбы, море разливанное яхт и автомашин... Только б караул уснул, убаюканный нашей гласностью, где в хоре кающихся не слышны ни крики боли, ни предостерегающие голоса. Только бы рыцарь в панцыре отложил свой меч — ракетный меч возмездия...
Мой дядя — тамбовский шофёр. На остановках он выходит из кабины и помогает публике впихнуться в автобус, а отъехав, резко тормозит — утрамбовывает народ.
Стоял он как-то утром за пивом, а пиво кончилось. Надо новую бочку открывать. Продавщица оглядела очередь и говорит моему дяде: "На, долбани насосом как следовает". Дядя спрашивает: "Со всех сил бить?"
Она говорит: "Ага". Он размахнулся и так шарахнул в днище насосом, что пробил и верхнее дно бочки, и нижнее.
Все тогда вступали в партию, дядя мой тоже вступил.
И вот собрались мы с ним как-то, выпили, и стал он хвалиться: и то у меня есть, и это, а ты, говорит, хоть и с образованием, а ни хрена у тебя нет — поскольку ты не член КПСС. Надоело мне это слушать, я ему и говорю:
— Да народ скоро коммунистов вешать начнёт. Причём не за шею, а за яйца.
Обиделся дядя, чуть до вилок дело не дошло. Но из партии вышел.
— Горбачёв играет двумя руками одновременно, как хороший пианист, — развивал я тему недоверия. — Причём его левая рука играет мелодию инициативы граждан, а правая — аккомпанемент государственного контроля.
— Но зачем ему это нужно? — поразилась Дженифер.
— Его левая рука поливает газон из лейки, чтобы взошли побеги, а правая точит серп — чтобы сжать урожай, когда травка подрастёт...
Певец позвал нас на съезд диссидентов на юго-западе Москвы.
Приехали мы с опозданием — все резолюции уже были приняты: о многопартийности, отмене прописки, свободном выезде за рубеж... Осталось одно — выпить водки с инсургентами, что мы и сделали.
Захорошело.
Бородатый карбонарий взял гитару. Ему подпевали — стеснительный правозащитник в очках с потрескавшимся стеклом, мой друг-певец, отсидевший своё за подрывную агитацию, невозмутимая седовласая каторжанка: "Если вновь своих павших сзывает на битву Россия, то значит — беда... "
Узнав, что моя спутница — профессор американского университета, бородач очень обрадовался и, отложив гитару, стал деловито заказывать печатную и множительную технику.
Дженифер сжалась и похолодела. Пришлось срочно её выручать:
