Таким образом, центральная канцелярия была руководящим органом, центральные мастерские — исполнительным. Возможности подпольщиков были ограничены, они не могли спасти сотни тысяч, а тем более миллионы людей; к тому же целые эшелоны без регистрации эсэсовцы отправляли в газовые камеры.
Спасли и меня, хотя я не имел никаких заслуг: я не воевал, не взрывал мостов и эшелонов, не руководил подпольными организациями. Внимание ко мне объяснялось просто: вместе со мной из Мысловиц прибыли несколько поляков, которые до того сидели в краковской тюрьме. Они принесли в Освенцим легенду о том, что я якобы совершил какой-то необычайный подвиг, выдержал страшные пытки в гестаповском застенке, был осужден к расстрелу и каким-то чудом остался жив. Я на первых порах пытался опровергать всевозможные вымыслы и небылицы относительно приписываемых мне подвигов…
Подпольщики, однако, запретили мне это. «Узникам необходим живой символ мужества и героизма, нужна вера в то, что можно победить даже смерть, — говорили они. — А ведь ты семь раз бежал, выдержал страшнейшие пытки, тебя расстреливали… В семнадцать лет это не так уж мало…»
Руководители освенцимского подполья поручили Логачову и Максфельду оказать мне необходимую помощь. Рассказал обо мне еще и дядя Ваня. Первые два дня они никак не могли связаться со мной. Мое счастье, что я выдержал кошмарные дни работы в штрафной команде, иначе некому было бы оказывать помощь.
Мы с Жорой с нетерпением ожидали посещения Ганса Максфельда или Антоныча. Каждый их визит становился радостным событием. И не из-за того, что они приносили лекарства, продукты, сигареты, которыми мы откупались от Вацека и штубового, а прежде всего потому, что они всегда сообщали важные новости.
На этот раз Ганс рассказал, что на территории чуть ли не всей Германии объявлено состояние тревоги. Побеги из лагерей приняли массовый характер. Проводится общеимперская облава. В ней участвуют целые дивизии, переброшенные в Германию из оккупированных стран Европы. Около шестисот пятидесяти тысяч солдат, полицаев, членов нацистской партии, гитлерюгендцев, отряды фашистского мотоциклетного корпуса войск СС, пограничные части, даже подразделения военно-морского флота мобилизованы на поимку беглецов.
Всю Германию облетела весть: в районе Гинденбурга трое советских военнопленных, бежавших из лагеря, среди белого дня пустили под откос шедший на фронт воинский эшелон, груженный танками. Безоружные, измученные до предела люди напали на путевого обходчика, связали его, завладели инструментом и развинтили на стыках рельсы, после чего бесследно исчезли. В результате диверсии несколько десятков «тигров», «фердинандов» и «пантер» вместе с экипажами рухнули под откос, и на некоторое время целый участок железной дороги был выведен из строя. Это событие вызвало у фашистов новый приступ бешенства: Гитлер учредил даже специальную должность генерального инспектора по делам советских военнопленных, предоставив ему неограниченные полномочия. Но ничто не могло остановить побеги, погасить пламя борьбы.
Эти новости окрылили нас. Не менее утешительные сведения приносил и Павел Логачов. Внимание всего мира в те дни было приковано к событиям на советско-немецком фронте, к битве на Курской дуге. Мы, узники, понимали, что там решалась судьба нашей Родины, а значит — и наша судьба. Сводки Информбюро подпольный центр регулярно принимал по радиоприемнику и передавал в подпольные группы. Таким образом мы были в курсе событий и с волнением ожидали результатов этой невиданной в истории битвы.
Трудно рассказать о той радости, которая охватила нас, когда стало известно, что под Курском Красная Армия остановила бронированные дивизии вермахта и перешла в решительное наступление. Это значило, что победа не за горами.
Странно вели себя эсэсовцы в эти напряженные до крайности дни. Они то устраивали прочесы и облавы, нагоняя страх на несчастных узников и мотаясь как очумелые, то напивались до полного бесчувствия и бродили по лагерю как пришибленные, ничего и никого не замечая.
В понедельник 19 июля к нам пришел Антоныч с увесистым свертком в руках. В нем, кроме хлеба и других продуктов, было десять пачек сигарет — неслыханное богатство по тем временам. Жоре вменялось подкупить сигаретами Плюгавого Вацека, чтобы он хотя бы на один день освободил дядю Ваню от работы в штрафной команде. Необходимо было провести организационное собрание подпольной группы нашего блока, избрать руководителя. Лучшей кандидатуры, чем дядя Ваня, в нашем блоке не было. Фактически он сам, не ожидая, пока его найдет подпольный центр, создал такую группу. Антоныч сказал, что принимаются меры для спасения дяди Вани: он был вторым на очереди после меня. Надо было вырвать нас из штрафной команды, снять с нас мишени штрафников, переделать учетные карточки, которые хранились в центральной канцелярии, и перевести нас в обычные рабочие команды в самом Освенциме или же в один из его филиалов. Сделать это было не просто: лагерное начальство пристально следило за учетом и перемещением штрафников. Официально снять мишень со штрафника имел право только лагерфюрер. И все-таки подпольщики из центральных канцелярий умудрялись подменять учетные карточки некоторых штрафников карточками умерших.
В Освенциме неоднократно расстреливали штрафников как «неисправимых саботажников и отъявленных врагов рейха».
Антоныч, Жора и я обсуждали все детали плана проведения завтрашнего собрания подпольной группы. Мне и Жоре поручено было проследить, чтобы на собрание не попал ни один узник, в котором мы не были уверены.
— Дядя Ваня, — сказал Антоныч, — самая подходящая авторитетная кадидатура на пост руководителя вашей группы: он умеет зажечь людей, повести за собой. Но есть у него и недостаток: нервный он, вспыльчивый. Мы запрещаем впредь проводить открытые беседы. Пора подумать о строжайшей конспирации. В среде заключенных всегда может найтись предатель, готовый за миску баланды выболтать врагу все что угодно. Лагерное гестапо не дремлет: оно имеет осведомителей в каждом блоке. Некоторых из них нам удалось нащупать и обезвредить. Передайте мои слова дяде Ване и предупредите о соблюдении величайшей бдительности. Это приказ! Строжайшая конспирация, бдительность и дисциплина — закон нашей жизни. Нужно всегда помнить об этом.
Антоныч сказал, что завтра вечером к нам придет связной. Он спросит: «Как у вас, ребята, с куревом?» Если собрание пройдет успешно, мы должны ответить: «Одна сигарета найдется» — и угостить связного сигаретой. Если же собрание по каким-либо причинам не состоится, мы должны сказать: «Ничего нет, сами припухаем».
