герцогини де Лонгвилль, уход в религию после многих лет вызывающего атеизма принцессы Пфальцской, наконец, мода на религиозность, охватившая двор при мадам де Ментенон, способствовали размышлениям о смерти, и что будет после нее. Несколько отцов-иезуитов постоянно пребывали в Шантийи и вели долгие беседы с принцем. В 1685 г. он даже посетил мессу в церкви Сен-Сюльпис. Тем не менее, Луи не бросался из крайности в крайность, переходя от полюса свободомыслия к полюсу религиозного смирения. Ни отцы-иезуиты, ни даже епископ Мо, не ощущали его психологической зависимости от них, не отдалили его от друзей.
В 1685 г. единственный выживший внук полководца Луи де Бурбон женился на Луизе-Франсуазе, Мадемуазель де Нант, старшей дочери короля и его фаворитки мадам де Монтеспан. Будучи еще не так стар, Конде не знал, что следующий год станет для него последним. Осенью 1686 г. Луиза-Франсуаза, позже известная как Мадам Герцогиня, пребывая в Фонтенбло, где находился и король, заболела оспой. Именно принц вернул покорившую его сердце маленькую (ей было всего 10 лет) герцогиню к жизни. Прибыв в Фонтенбло, он проводил дни возле ее постели и кормил ее с ложки. Конде даже запретил Людовику XIV ради его безопасности видеть собственную дочь. «Вы пройдете в эту комнату только через мое бездыханное тело», — в не терпящем возражений тоне сказал он королю. То же касалось и супруга больной. Луиза-Франсуаза выжила и продолжила род Конде, подарив своему супругу 10 детей, но Конде заболел сам.
Когда ей стало лучше, валившийся с ног от лихорадки и усталости принц назначил дату отъезда в Шантийи — 12 декабря, сделал все необходимые приготовления и договорился о встрече с друзьями. Но за три дня до отъезда его охватило предчувствие, что он никогда не увидит свой замок живым. Он видел смерть от болезни и смерть на войне, и знал, когда она приходит. Поэтому Луи сказал своему окружению: «Я накануне долгого путешествия, которого ждал», и подготовился к переходу в мир иной столь же хладнокровно, как и в Шантийи. Он должен был уйти и как добрый католик, и как первый принц крови дома Бурбонов.
Скончался он в Фонтебло 11 декабря 1686 г. Утром 10 декабря посетивший его доктор сказал его сыну: «Он должен подумать о таинствах». Послали за отцом Дешампом, который, однако, смог появиться только через 24 часа. Ощущая дыхание смерти, принц в этот день написал Людовику: «Я нисколько не щадил себя… и старался выполнять с удовольствием обязанности, к которым меня призывали мое происхождение и искреннее стремление приумножить славу Вашего Величества. Правда, в середине моей жизни мое поведение было предосудительно, и я сам первый его осудил, а Ваше Величество меня простили. Я пытался искупить вину нерасторжимой привязанностью к Вашему Величеству, и всегда сожалел, что мне не удается совершить великие подвиги, которые оправдали бы милости, которыми Вы меня осыпали». Завершив земные дела, он исповедался и получил прощение от капеллана Бержье, бывшего с ним постоянно, и попросил его всю ночь читать молитвы за него. Он был в сознании, но речь уже подводила. Утром следующего дня он искренне сказал герцогу Энгиенскому: «Мой сын, если я был хорошим отцом для Вас, то и Вы были для меня хорошим сыном, но не трудитесь понапрасну — Вы не будете выше отца». Около полудня прибыл долгожданный отец Дешамп: все ушли и он второй раз исповедовал Конде. За несколько часов до кончины Луи заметил: «Я никогда по-настоящему не знал тайн веры, и сейчас меньше, чем когда-либо: мой ум стал еще более ясным». А последними его словами были: «В справедливости своей освободи меня». К ночи того дня в окружении духовников первый принц крови и великий полководец мирно испустил дух.
Когда герцог Энгиенский увидел его — ушедшего, со спокойным лицом и сжатыми губами — он в присутствии жены и принца Конти вскричал: «Боже, и это мой отец? Вот и все, что осталось от самого великого человека». Тело Великого Конде согласно его воле поместили в церкви Валлери, традиционном месте захоронения принцев Конде, а сердце — в церкви иезуитов на улице Сен-Антуан в Париже, ныне Сен-Луи. Затем оно было перенесено в часовню замка Шантийи, где в годовщину его смерти регулярно проводится месса. Его супруга Клер-Клеманс умерла в 1694 г. и была похоронена в церкви Сен-Мартен в замке Шатору [151].
Может быть, самой лучшей эпитафией принцу стала надгробная речь епископа Боссюэ, которую, несмотря на характерную в таких случаях апологетику, можно рассматривать как своеобразный памятник не только ему, но и его соратнику — маршалу Тюренну. Памятник спутникам Марса.
Речь Боссюэ была переведена на русский язык еще в XIX в. Вот отрывки из нее:
«В какие бы отдаленные страны мира не достиг слух побед его и чудесных событий его жизни? Им дивится вселенная. Суетное витийство не умножает славы мужей великих: одни дела их восхвалят их по достоинству; одно простое повествование истории довлеет для их бессмертия…. Каких похвал не заслуживает Герой, бывший украшением не токмо отечества своего, но и всего человеческого рода?…
И то, что отличает избранных Его (Бога) от неверных и сопротивников, есть благочестие. Без сего небесного дара все другие не токмо ничтожны, но и пагубны для украшающихся оными; без сего неоцененного дара благодати, что был бы великий Конде со всем своим мужеством, со всей высокостью ума?… Для славы истины… явим миру, что все превосходные качества счастливой природы, творения героев и возносящие славу земную наверх величия: мужество, великодушие, благость сердечная, быстрота, проницаемость, обширность и возвышение ума, суть один признак без благочестия. Благочестие есть единая прочная слава для человека….
Грозный в сражениях, непобедимый в злосчастье, он (принц Конде) имел сердце нежное и чувствительное. Я видел, как сокрушался он об опасностях друзей своих, проливал слезы об их бедствиях, принимал участие в самых маловажных случаях жизни их и их несогласие, утешал в горестях с кротостью и терпением, необыкновенными у человека его высокого рода…. Благостью ценятся сердца наши. И великие мира, чуждые сей небесной добродетели, праведно наказуются за свое гордое бесчувствие, не зная вечно самого лучшего утешения в жизни человеческой — дружеской беседы. Никто не наслаждался ей более принца Конде; никто менее его страшился, что снисхождение умалит достоинство… великодушные чувствования питал он не к одним друзьям своим; добродетель была ему любезна в самых врагах. Каждый раз, говоря о своих победах, или донося об них Государю, он выхвалял благоразумие одного, неустрашимость другого; всякому воздавал должное; и превознося подвиги других, забывал
