Ознакомительная версия.
Недавно меня снова пригласил наш дорогой Зальтин. В его комнате собралась целая толпа молодых офицеров.
– Капитан Шанк в ужасе бежал, – смеясь, сказал он.
Лейтенант Телеки, полнокровный венгр, как раз рассказывал о своей первой попытке побега.
– Я месяцами собирал навоз лошади коменданта, – говорил он. – Часами ждал русского, проезжающего верхом, и, увидев, уже больше не выпускал его из виду, шел по следу. Товарищи обратили внимание, что я все время кручусь около русских, и я не ожидал ничего другого, кроме как потерять какое-либо их уважение. Дело в том, что у забора я разбил небольшой огородик и на его краю посадил картофель, – это они высоко ценили, от урожая все зависели. Итак, благодаря навозу он прекрасно рос, и вскоре ботва стала такой густой и высокой, что я, лежа среди нее на животе, смог вырыть подкоп. Для работы я использовал лишь ложку, и мне потребовалось копать много ночей, все время под носом у охраны…
В полночь пришел Розелли, черноволосый артист. Все молчали, пока он пел:
Любимый мой
Меня осыпал лепестками роз.
Лепесток у меня на губах,
И не нужно слов!
Когда он закончил, лейтенант рядом со мной, тихий блондин, вынул фотографию и протянул мне.
– Ваша жена? – спросил я.
– Нет, – задумчиво ответил он. – Я ее совсем не знаю. Это невеста моего товарища, умершего от тифа. Но когда вернусь домой, обязательно женюсь на ней. Я два года о ней мечтаю…
Я отправился к Поду. По пути в верхний лагерь я должен был пройти мимо барака столяров. Гробов стало гораздо меньше. Уже принялись за новый штабель досок.
– Послушайте, – обратился я к саперу, который делал мне столик, – можете сделать еще один? Только он должен быть очень маленьким…
Он почесал затылок:
– Это не просто. Мы снова получили заказ на 3 тысячи гробов. Все наши запасы кончились, а комендатура считает, что следующей весной их потребуется еще больше, чем в этом году! Мне придется делать его после работы…
– Попытайтесь. Это для товарища из верхнего лагеря. Его зовут Подбельски, он драгун. Когда он сможет забрать его?
– Ну, дней через восемь…
Когда я вхожу в свой бывший барак, Под как раз на вахте. Жучка радостно прыгает мне навстречу, он расстилает рядом с собой китайское пальто, предлагает мне сесть на него. Все это без единого слова.
– Что там с возвращением на родину, парень? – наконец спрашивает он.
У меня перехватывает горло.
– Ничего не знаю, – хрипло говорю я.
Он откашливается.
– Да, но… – выдавливает он.
Я оборачиваюсь и смотрю ему прямо в лицо. Его глаза сенбернара мрачны и не блестят. Борода вокруг рта поредела и спуталась.
– Под… – говорю я утешительно. – Только не расслабляться…
Он качает головой:
– Нет, так дальше нельзя… Все эти перипетии, то «да», то «нет»… Я так и думал, все так и думали… Нет, – вырывается у него, – так дальше нельзя, бога ради! Холодно-горячо, холодно-горячо, возвращаемся-остаемся, война-мир, война-мир! Черт побери… Теперь у нас есть одежда и сапоги, но нечего жрать! Одного за другим прибирает чахотка. Вчера один сошел с ума. «Кастрируйте меня!» – кричал он. Каждую неделю кто-нибудь добавляется. Слишком все обрадовались, все уже видели себя дома, понимаешь?.. Да, это так…
– Не думаю, что Семенов долго продержится! – говорю я неуверенно.
Под все чувствует.
– Ты говоришь это, чтобы меня утешить. В действительности же… Это может длиться годами…
– Как остальные? – наконец спрашиваю я.
– Брюнн после переворота конченый человек. От онанизма он медленно катится к смерти. Как павиан… Когда он недавно занялся этим в моем присутствии, я бил его, пока он не свалился.
– Ты не должен этого делать, Под!
– Не должен? Он тут всех заразил! Или мы в обезьяннике?
– А Бланк? – торопливо спрашиваю я.
– Этот тоже готов. За полрубля готов сделать все, что захочешь…
Я опускаю голову и глажу Жучку. Не переставая.
– Вчера я одного отмутузпл, когда он Жучку… – продолжает Под. – Брюнета-электрика. Если бы животное так не кричало… Я его так отделал, что ему пришлось отправиться в лазарет, свинье такой… – Он горько молчит. – Этого я тоже не должен был делать, да?! – затем восклицает он. – Пусть все идет, как идет, да? Этот дерьмовый сумасшедший дом пусть идет, куда идет? Хорошо тебе говорить! В твоей комнате такого не творится…
– О, – тихо говорю я, – не думай, то же самое. Делают скрытно, не так заметно… но в принципе то же самое…
– Да, все мы люди… – бормочет Под. И добавляет: – Шнарренберг совсем присмирел…
Некоторое время спустя на смену приходит малыш Бланк. На щеках у него горят пунцовые пятна, впала грудь, под глазами ужасные круги.
– Как-то видел тебя перед кантиной. Ты хотел что-нибудь купить? – спрашиваю я.
– Нет, – отвечает он устало. – Я просто там стоял. Просто так…
С Подом я иду к другим. В полудреме они лежат кругом, парочка играет в карты. Брюнн с полузакрытыми глазами сидит у стены. Когда я подсаживаюсь к нему, он сразу говорит:
– Моя жена родила ребенка, юнкер.
– Он получил письмо от жены, там это и написано, – объясняет Артист.
Головастик смеется:
– Это не так уж и плохо! С одной женщиной в нашей деревне приключилось то же самое. Через два года после смерти мужа она родила ребенка, но спокойно объясняла: «Он от моего мужа».
– Ну и?.. – спрашивает Артист.
– Что «и»? Когда ей возражали, что ее муж уже два года как умер, она отвечала: «Какое мне дело? Ребенок от него, и все тут. Я могу хранить ребенка в себе столько, сколько хочу…»
Несколько человек засмеялись. Но смех уже не был звонким. Он был таким опустошенным, безрадостным.
– Все не так плохо, Брюнн! – утешающе говорю я.
– Я убью ее, когда вернусь! – скрежещет он.
– Тогда сначала прикончи себя! – зло восклицает Под.
– Что тебе нужно? – взвивается Брюнн. В уме ли он? – Ты, грязный свинопас! Отощавший обжора! Жадный навозный жук!
– Тебе еще двинуть? – орет Под в ответ. – Скотина, жеребец, козел вонючий!
Я вскакиваю:
– Тихо, Под! Боже мой, что это за новости? Постыдитесь! Разве вы не были лучшими друзьями? И разве недостаточно того, что русские замучили нас до смерти? Так еще вы сами станете мордовать друг друга? Будьте разумными, черт возьми…
Под встает и уходит.
– Впрочем, Под прав, Брюнн, – спокойно говорю я. – Не стоит швыряться камнями, если сидишь в хрустальном замке. И что одному хорошо, другому – смерть. Твоя жена сделала то, что ты проделывал сотни раз, и на деле, и в мыслях…
– Но я мужчина! – хнычет он. – Мужчина, мужчина…
– Затихни, плакса! – ворчит Головастик.
Я встаю. Что я могу сделать? Бороться с такими взглядами? Это бесперспективно. И наставлять его тоном пастора, что ему всего лишь воздалось по заслугам, что именно он… Нет, мне просто противно.
Ознакомительная версия.
