Ознакомительная версия.
– Такого штрафа было бы достаточно! – сказал Мюллер, «Каменные мостовые». – Но их передадут казакам, из которых две трети – сифилитики… Нет, этот Вереникин был и остается настоящей скотиной!
– Из брюнеток ни одна не выдержит, – деловито констатировал Меркель. – Разве что блондинка…
– Нет, я этого не понимаю! – сказал Зейдлиц на следующее утро. На его лице презрительное выражение, которое я уже у него видел. – Шли один за другим… Неужели у них уже нет женщин? Да, если бы еще полгода спокойствия… Нет, иногда от мужского в нас меня просто трясет… И эта вечная сексуальность вызывает во мне отвращение!
– О, во мне тоже! – восклицает Ольферт. – Но что вы хотите? Это стало проблемой всех военнопленных!
– И все же было только трое из нашей комнаты, Зейдлиц, – перебиваю я. – Трое из двадцати – это низкий процент. И все остальные думают как мы…
– Только трое? – спросил Зейдлиц. – Действительно, только трое?
Ольферт берет фуражку и поспешно выходит.
Вчера в мою комнату пришел лейтенант Телеки, маленький, гибкий венгр. Он спросил, может ли поговорить со мной наедине.
– Хорошо, – ответил я, – сейчас!
И вышел вслед за ним.
Он прошел до мертвецкой, где никто никогда не задерживался.
– Я снова хочу убежать! – сказал он возбужденно. – Желаю участвовать в окончательной битве! И скажите мне: желаете ли вы со мной?
Я торопливо прикурил сигарету. Руки мои тряслись, когда я подносил ее к губам.
– И? – спросил я.
– Я уже с год работаю вне лагеря. Вчера я наконец установил связь. В бане…
– Русский?
– Китаец. Честный человек, насколько можно судить по этим узкоглазым лицам о честности. – Он покопался в кармане мехового гусарского ментика, вынул маленький грязный листочек. – Китаец хорошо говорит и пишет по-русски, – пояснил он.
Я прочел: «Я готов тайными тропами провести четверых человек в Тинцзин. Лошади и оружие у меня имеются. Через трое суток выходите из бани».
Я сложил листок. Телеки бегал взад-вперед.
– Боже, боже, – прошептал он несколько раз.
– Да, – сказал я наконец, – мы пойдем, но как?
Он схватил меня за руку:
– Кого мы еще выберем?
Мы просовещались часа два. Я подумал о Поде. Думал о Зальтине. Наконец остановился на Зейдлице.
– Что вы думаете о лейтенанте Хассане? – спросил он.
Я улыбнулся и закрыл глаза. Я хорошо знал его и представил себе: худой и жилистый, с острой птичьей головой, кривыми ногами кавалериста, полыхающими огнем глазами, вспыхивающими при малейшем волнении.
– Хорошо, – сказал я, – вы, Зейдлиц, Хассан, я – полный Тройственный союз![9]
– Так вы беретесь за дальнейшие переговоры?
– Да, только одно: до какой суммы я могу дойти?
– У меня четыреста.
Лоб его наморщился.
– У меня только три сотни, – признался он. – Но у Хассана должно быть больше…
– Тогда он сможет ссудить Зейдлицу. Я предложу ему самое большее по триста за человека. Китайские пальто мы можем дешево купить в лагере для нижних чинов…
Он прижал палец к губам.
– Разумеется, Телеки! – успокоил я его.
Зейдлиц загорелся нашей идеей.
– Что вы обо мне думаете! – непрестанно повторяет он. – Теперь мы дадим последний бой!
Он старается собрать деньги отовсюду, где только возможно, что дается ему нелегко, но для этой цели он готов пойти на все.
Я живу как в горячке. Нужно ли было выбрать Пода? Нет, на него сразу же обратили бы внимание. А Зальтин, этот великолепный австриец? Нет, а вот Зейдлиц уже немного говорит по-русски. И самый волевой из всех.
Он единственный, кого можно принять в расчет.
Три дня спустя от Вереникина я получил конвойного. Я широкими шагами иду впереди, казак, бренча саблей, наступает мне на пятки. Перед баней я даю ему полрубля.
– Иди выпей шнапса, я не убегу!
– Спасибо, господин!
Он ушел.
В предбаннике сидит старый китаец в перепоясанной черной блузе. У него лоснящееся, отвратительное лицо. Я заметил, что его глазки хорька удивленно раскрылись, увидев меня вместо венгра.
Я здороваюсь, вытаскиваю листок из кармана, чтобы он мог его узнать.
– Тебя послал молодой черноволосый офицер? – сразу загнусавил он по-русски, как говорят китайцы на краю Гоби.
– Да. Он плохо говорит по-русски. Вот его записка.
– Ты тоже хочешь?
– Если ты не возьмешь слишком дорого.
– Я дам каждому верховую лошадь, еду и питье, револьвер с патронами. На двоих одна вьючная лошадь. Я доведу вас до Тинцзина тропами контрабандистов, которых не знает ни один казак. Мы будем ехать только ночами, днем станем отсыпаться в логовах, которые я сам вырыл. Я занимаюсь контрабандой с детства, и моих лошадей еще не замечал ни один казак. Вы проедете совершенно надежно и безопасно…
– И сколько же ты хочешь?
– По пятьсот с человека.
Я рассмеялся:
– Ты сумасшедший! Я могу дать тебе только по двести!
– Нет, – решительно говорит он. – За такую сумму я свою голову не подставлю…
– Но ведь ты сейчас сказал, что это совсем безопасно? – возражаю я.
– Да… конечно… Ладно: тогда четыреста!
– Двести пятьдесят! – говорю я.
– Нет, нет! – Он поднимает вверх ладони и отступает. – Ты не представляешь: лошади, патроны, провизия, сколько все это стоит?..
– Ничего не стоит! – спокойно говорю я и смеюсь ему прямо в глаза. – Ты же пойдешь обратно без нас, повезешь чай или опиум!
Он зло посмотрел на меня:
– Слишком ты умный! Но если ты не можешь заплатить, я найду более богатых офицеров.
– Можешь не стараться! – восклицаю я и берусь за фуражку. – Во всем лагере ты не найдешь никого, у кого было бы больше ста рублей.
– Кто третий? – вдруг начинает он снова, тянет меня обратно за пуговицу мундира.
– Молодой турок, – говорю я. – Один курд.
– Ай… – восклицает он. – Заплатит золотыми?
– Думаю, да, если они у него есть.
– Тогда три сотни! – хрипло говорит он.
– Хорошо!
– Через семь дней луны не будет. Я буду ждать в половине двенадцатого за сопкой перед центральными воротами. Знаешь эту сопку?
– Знаю.
– Но ты не должен прийти в этом мундире!
– Мы придем в одежде твоего народа.
– В половине двенадцатого ночи! – восклицает он еще раз.
Дверь захлопывается. Сердце у меня бьется где-то в горле. Через семь дней, бог ты мой… В Тинцзине женщина Ханнекена… Оттуда кочегарами через всю Индию… Я, как в лихорадке, быстро раздеваюсь, забираюсь в парилку, плещу водой на раскаленные камни.
Вскоре в дверь стучат саблей.
– Сейчас! – кричу я.
Когда я вышел, казак сидел на моей одежде и что-то напевал. Я торопливо оделся и быстрыми шагами пошел по желтому песку к лагерю. На этот раз я не обращаю на вокзал никакого внимания. И вдруг замечаю, что тихо напеваю. Прямо как казак…
Ознакомительная версия.
