Молодая дама радостно рассмеялась:
— Герр Андерсен, вы обладаете великолепным умением выражать словами то, что думаете! Так же, как и ваши истории, они такие увлекательные и в то же время такие простые, что иногда закрадывается в голову мысль, как ты мог не додуматься до этого сам.
Ханс улыбнулся, и последняя преграда напряженности и неловкости исчезла.
— Тогда вы должны позволить мне навещать вас, пока вы в Копенгагене. Уверяю, что смогу отвлечь вас от страхов перед выступлением.
Она перегнулась через подлокотник кресла и посмотрела ему прямо в глаза.
— Вы действительно думаете, что я должна сделать это? Что, если я начну петь, а аудитория зашипит на меня? Она так хорошо относилась ко мне в Стокгольме, что мне кажется, я умру, если услышу хоть один недовольный голос!
Ханс спокойно посмотрел на нее, но в его душе поднималась буря.
— Я вполне уверен, что вам нечего бояться. Если бы у меня было хоть единое сомнение, я бы не был тем, кто просит вас об этом.
Взволнованная Иенни посмотрела на Бурнонвилля.
— В таком случае вы можете договариваться насчет представления, монсеньор. Я спою, думаю, Алису. Это моя сама любимая роль, к тому же ее всегда хорошо принимали.
Бурнонвилля охватило неописуемое счастье. Он улыбался и кланялся снова и снова. Результат встречи превзошел все самые смелые его ожидания. Андерсен и молодая певица, похоже, нашли общий язык, и он постарается способствовать их дружбе, пока идут репетиции. Балетмейстер вновь кивнул и исчез за дверью. Ханс Кристиан не преминул воспользоваться этой возможностью.
— Фрекен Линд, не могли бы вы… не хотели бы вы пойти со мной на прогулку завтра днем? Я мог бы показать вам дворцовые сады и каналы.
Иенни Линд улыбнулась и кивнула.
— Спасибо. Я пошла бы с большим удовольствием, если бы вы только сумели найти время. Вы ведь занятой человек, герр Андерсен, — и она протянула ему свою руку для прощания.
По дороге к двери Ханс Кристиан чувствовал, что его ноги едва касаются ковра. Он встретил что-то такое прекрасное, такое необычное, что это видение оставило его равнодушным ко всему остальному. Бурнонвилль открыл дверь, поднимая воротник, готовясь сопротивляться сильному ветру и пыли, забивающейся в ноздри. Но Ханс Кристиан шел с высоко поднятой головой навстречу злому ветру. Песчинки, несомые екаем, могли хлестать по его лицу, забиваться за воротник и в рот. Но ничто не могло нарушить спокойствия его мыслей. Вся его жизнь поэта была бесконечным поиском. Теперь он нашел то, что так отчаянно искал.
В течение последующих двух недель Бурнонвилль часто видел их вместе. Иногда это было в театре, где Ханс Кристиан сидел в партере на неудобных скамьях, наблюдая за ее репетициями на еще менее удобной сцене. Иногда это было в маленьком магазинчике возле рынка, где двое сидели и пили молоко. Когда, наконец-то, скай сначала утихомирился, а потом и вовсе потерял свою силу, они стали ходить гулять в парк, и Иенни находила очень забавным наблюдение за выводком утят.
Все его друзья с беспокойством наблюдали за ним. Они знали, что страдала книга, но надеялись, что это увлечение позволит привести писателя вновь в хорошее расположение духа. Андерсен в состоянии отчаяния был угрозой для всего Копенгагена. Даже король, приглашая Ханса на аудиенции, был вынужден выслушивать пустяковые замечания, которые воспринимал как критику.
Однако те, кто знали Ханса Кристиана хорошо, радовались его новому интересу. Это действительно настоящее чувство, говорили дамы друг другу. Элси и ее последовательницы остались в прошлом всего лишь фантазиями. Что случится, если она не захочет выйти за него замуж? Конечно же она согласится, уверяли одни дамы. Кто посмеет отвергнуть человека с таким знаменитым именем, как у него. И они задумчиво вздыхали, думая о своих собственных дочерях. Но перед ней лежит многообещающая карьера, говорили другие. Неужели она решится бросить ее в тот период, когда все начало налаживаться?
Генриетта слушала, улыбалась и кивала. Это было личным делом Ханса Кристиана. Но она надеялась лишь на одно, чтобы его нежной чувствительности не был нанесен непоправимый ущерб. Гетти едва видела его за эти последние недели, но сегодня по какой-то причине он оказался у ее камина. Около двух часов они старались поддерживать разговор, который не интересовал ни одного из них. Ее вышивание было закончено, и пяльцы лежали на коленях. Спускались сумерки, и скоро придется зажечь свечи, а Ханс Кристиан все еще не перешел к делу.
Гетти понимала, что у него должно быть дело. Он бы не провел целый день вдали от Иенни без веской причины.
Она задумчиво посмотрела на него. Сейчас он был не похож ни на одного Ханса Кристиана, которыми бывал раньше. А их было много. Теперь каждый день его волосы укладывал парикмахер по последней моде, а за костюмами он обращался к самым лучшим портным. Сегодня на нем был светло-серый костюм с огромными бледно-голубыми лацканами, на одном из которых была приколота королевская медаль, сияющая бриллиантами.
Но перемена проявлялась не только во внешности. Он стал более нежным и добрым по отношению к миру, который сейчас относится к нему особенно дружественно. Приступы депрессии ушли в прошлое. В отношении нового водевиля Хейберг высказал самую неприятную критику, с которой Ханс согласился. Мольбек обратился к нему в таких выражениях, которые месяц назад могли бы довести писателя до истерики. Но ничто не нарушало его нынешнего спокойствия. Он слушал, смеялся, как часто советовали ему его друзья, и сразу же забывал об этом. Ничто не могло поколебать его нынешней уверенности.
В дверь просунулась голова Питера. Но Гетти подала ему знак, чтобы он оставил их. Правилом дома стало, что никто не должен вмешиваться в тот момент, когда Гетти успокаивает Андерсена. Питер сам хотел с ней поговорить. Он вышел в коридор и хлопнул дверью.
Звук удара привел Ханса Кристиана в чувства.
— Гетти! — воскликнул он. — Ты должна простить меня! Я здесь сижу уже целый день, погруженный в свои мысли.
Гетти улыбнулась, но ничего не ответила. Отелло, который забежал вместе с Питером, прыгнул к ней на колени и, мурлыкая, свернулся клубочком. Теперь он уже был очень стар и слаб, патриарх с нетвердыми ногами и откушенным ухом.
— Есть одна вещь, которая не дает мне покоя, — произнес он, зажав ладони между коленями и наклоняясь вперед.
Рука, гладившая Отелло, не дрогнула. Он собирался ей сказать. А это означало конец их милых дней у камина. Но она только улыбнулась и сказала:
— Да?
— Это новая сказка, я давно размышляю над ней и так и эдак, но все равно никак не могу переложить ее на бумагу.
