«Долина Иссы» не была написана в Америке. К тому же она имеет мало общего с тоской по родине, при упоминании о которой, по распространенному мнению, эмигранты рыдают в три ручья. Как я уже где-то объяснял, роман был самолечением, направленным против соблазнов философии Гегеля.
Кино, телевидение, компьютеры… Потребительский спрос на них будет постоянно расти, поскольку необходимо чем-то заполнить (ценное) время. Бедное слово будут брать в оборот, и я не могу даже представить, какие товары будут рекламироваться с помощью моих сочинений.
Правда
Вопреки нападкам на само понятие правды, в результате которых была подорвана вера в возможность объективного воссоздания прошлого, люди по-прежнему усердно пишут мемуары, чтобы показать, как всё было на самом деле. Эта трогательная потребность свидетельствует о привязанности к критериям, не зависящим от изменчивых мнений, но заключенным в так называемых фактах. Всем известно, что один и тот же факт в изложении двух разных свидетелей может выглядеть совершенно по-разному, однако добросовестный летописец уверен в точности своего описания. Решающий фактор в данном случае — его благие намерения, и мы должны относиться к ним с уважением, даже если он безотчетно подгоняет события под свои интересы. Искажение событий ради приукрашивания давних дел и сокрытия неблаговидных поступков — самая частая причина нарушения перспективы, и порой мы удивляемся слепоте рассказчика, который не отдает себе в этом отчет. Классический тому пример — «Исповедь» Жан-Жака Руссо. Наименее достоверны воспоминания политиков, которые лгут так часто, что трудно предполагать с их стороны какие бы то ни было благие намерения.
Рассказывая о моем двадцатом веке, я стараюсь быть честным, в чем мне помогают не достоинства, которыми я обладаю, а мои недостатки. Мне всегда было трудно выбирать, безапелляционно принимать чью-либо сторону, упрямо придерживаться своих взглядов. Соглашаясь занять место, которое всегда было внешним по отношению к моим современникам, я пытался вникать в противоположные аргументы. Если бы я был бестелесным духом, это получалось бы у меня лучше, из чего можно сделать вывод, что духи сталкиваются с серьезными трудностями, когда хотят высказать однозначное моральное суждение.
Мы трудимся ради правды о времени нашей жизни, даже если образы, привносимые разными людьми, не всегда согласуются друг с другом. Мы существуем как отдельные личности, но в то же время каждый из нас выступает в роли пассивного тела, движимого неизвестной нам силой, словно по течению великой реки, благодаря чему мы уподобляемся друг другу в стиле или форме. Правда о нас будет напоминать мозаику, выложенную из камешков разной ценности и разных цветов.
Предубеждения
Чтобы более или менее правильно воспринимать мир, следует избегать предубеждений — заранее сформированных мнений об особенностях некоторых людей или предметов. Например, что рыжие женщины изменяют, что умывание вредно для здоровья или что некоторые продукты в сочетании с молоком вызывают заворот кишок. Быть может, предубеждения сродни суеверным запретам, которые, в свою очередь, связаны с распространенными верованиями. С детских лет, проведенных в Литве, я помню, чего нельзя. Нельзя плевать в огонь, нельзя класть каравай хлеба вверх дном, нельзя выбрасывать хлеб, нельзя ходить задом наперед — это означает, что ты меряешь могилу матери.
Однако предубеждения бывают нужными и полезными — просто потому, что экономят энергию. Невозможно бегать с высунутым языком и проверять бесчисленное множество окружающих нас сведений. Предубеждения позволяют обходить некоторые из них стороной. Я не хочу скрывать своей склонности к предубеждениям, доходившей порой до фанатизма. Я относился с предубеждением к полякам из Царства Польского, поскольку считал их людьми несерьезными; к национал-демократам — за то, что у них не все дома; к «Вядомостям литерацким» — за их салонность, контрастировавшую с моей неотесанностью; к поэту Яну Лехоню — за его снобизм; к поэту Юлиану Пшибосю[382] — за его неизменно прогрессивные взгляды. И так далее. Стефан Киселевский напрасно уговаривал меня почитать труды Романа Дмовского, к которому я относился с огромным предубеждением. Определенного рода литературу я откладывал, не читая. Например, в 1954 году мне довелось поступить так с нашумевшим во Франции, где я тогда жил, бестселлером «Bonjour tristesse»[383] малолетней Франсуазы Саган (спустя годы я прочитал его с весьма смешанными чувствами). Так случилось и в те времена, когда все вокруг читали «The Painted Bird», то есть «Раскрашенную птицу» Ежи Косинского. Мы встретились в Пало-Альто, и Косинский спросил меня, что я думаю о его «Раскрашенной птице». Когда я ответил: «У меня то преимущество перед другими, что я эту книгу не читал», — он словно остолбенел.
Было бы лучше, если бы меня нельзя было обвинить в навязчивых идеях и предубеждениях. Но наверное, все-таки можно.
Примавера
Христианская община, основанная гуттеритами в лесах Парагвая в конце Второй мировой войны. Был момент, когда я хотел вступить в нее. Я работал тогда в посольстве в Вашингтоне, и меня не устраивали ни капитализм, ни коммунизм, поэтому христианская коммуна казалась мне единственным выходом.
Основателем этой секты, проповедовавшей возвращение к общинам первых христиан по евангельскому образцу, был некий Гуттер, еретик, сожженный на костре в Тироле в шестнадцатом веке. Коммуны гуттеритов в Моравии были настолько процветающими, что весть о них дошла до польских ариан[384], которые послали делегацию, чтобы изучить этот вопрос. «Не коммунисты суть, но экономисты», — к такому заключению пришел составитель отчета, описывавшего общие комнаты для народа, где семьи были отделены друг от друга лишь простынями, отдельные квартиры и кухни для старейшин, а также постоянный надзор: маленькие окошечки, внезапно открывавшиеся в стене, и появлявшееся в них ухо. Гуттериты тоже оставили свидетельство об этом визите. Им не понравились паны в шубах, на великолепных жеребцах, жаждавшие богословского диспута и читавшие Библию на латыни, греческом и древнееврейском.
После многочисленных преследований и переселений гуттериты осели в Канаде и Северной Дакоте, где они живут в закрытых общинах, вызывая гнев окрестных фермеров своим коллективным богатством. Они не имеют ничего общего с современной сектой, основанной в двадцатые годы в Бреслау и создавшей свои коммуны в нескольких городах веймарской Германии. Скрываясь от преследований Гитлера, они бежали в Лихтенштейн, а затем в Англию, где во время войны их интернировали как немецких граждан. Часть из них эмигрировали в Парагвай, где основала Примаверу, а часть осталась в Англии.
