Огромный аппарат торгового представительства фактически бездействовал. У приемщиков не было работы. Старых заказов оставалось мало, новые не поступали. Многие сотрудники стали собираться домой. Разговоров о доме: Москве и ее жизни стало больше. В это время на экранах Советского Союза появился новый фильм «Чапаев». Восторженные отзывы о фильме мы не только читали в газетах, но и слышали от приезжавших из Москвы в Берлин. Все горели желанием посмотреть его.
А у нас, работников торгпредства, была еще одна причина желать поскорее увидеть этот фильм. Дело в том, что Анка-пулеметчица (Мария Попова) в это время работала в Германии в Торговом представительстве, и мы все ее хорошо знали. Экземпляр фильма направляли через Берлин в Париж для показа сотрудникам посольства. Мы упросили задержать его до утра и всю ночь смотрели. Мы его прокрутили много раз. Слетела вся усталость, и мы вновь переживали героическое время гражданской войны.
В декабре в Берлин прибыла группа директоров советских заводов, которая возвращалась из Англии с выставки промышленного оборудования. Среди них был Борис Львович Ванников, в то время директор Тульского оружейного завода. Он зашел ко мне и попросил оказать ему содействие в посещении некоторых заводов Германии.
Закончив разговор, я предложил Ванникову пойти перекусить. Время было обеденное, а в здании Торгового представительства была столовая для сотрудников. Мы все обедали здесь каждый день, кроме воскресений. По воскресеньям она закрывалась, и нам приходилось обедать в немецких ресторанчиках. Несмотря на длительное пребывание в Германии, мы никак не могли привыкнуть к немецкой кухне. В особенности к отсутствию хлеба и к жидким бульончикам, приготовляемым из кубиков, поставляемых фирмой Магги.
В столовой Торгпредства была русская кухня, а на столах всегда стояли большие стопки нарезанного хлеба.
Мы заняли с Ванниковым столик и заказали обед. В это время мимо проходил Левон Шаумян, сын Степана Шаумяна, одного из двадцати шести бакинских комиссаров. Левон в эти дни также находился в командировке и Берлине.
— Здравствуйте, земляки, — протягивая руку, приветствовал нас Шаумян.
— Ну, мы-то с тобой земляки, а он какой же земляк? — сказал Ванников, кивая в мою сторону.
— Тоже наш, бакинец, — сказал Шаумян.
— Ты разве бакинец? — спросил меня Ванников.
— Да, конечно.
— Долго там прожил?
— Семнадцать лег.
— А когда выехал из Баку?
— В 1921 году.
— В 1919 году в партии был?
— Да.
Шаумян уже пообедал и подсел к нашему столику, внимательно слушая наш разговор с Ванниковым.
— А в какой же организации ты состоял?
— В ячейке союза металлистов.
Ванников положил ложку, посмотрел на меня и вдруг резко бросил:
— Ну знаешь, я сам в этой же ячейке состоял, и у нас таких не было.
— А я секретарем ячейки был и тоже не знаю такого члена организации.
Мы оба отодвинули тарелки.
Вот так история!
Встретились двое из одной и той же подпольной организации. В организации было тогда всего четырнадцать членов ячейки, и один не знает другого! Что же это такое?
— Ну, скажи, а кто тогда был секретарем райкома? — вдруг задал мне новый вопрос Ванников.
— Ваня, — ответил я и в свою очередь спросил: — А как его фамилия?
— Тевосян. Теперь об этом можно сказать.
Тут только я заметил, что Шаумян смеется. Он нас обоих хорошо знал по Баку. И, все еще смеясь, спросил:
— Ну разобрались теперь?
Я стал вспоминать. Действительно, в организации был один чем-то напоминающий Ванникова. И наконец, в памяти встал энергичный молодой мастеровой с доков. Ванников в то время работал на ремонте судов. В нашей партийной организации он состоял недолго — перешел в другую.
И вот встреча в Берлине. Через пятнадцать лет.
Обед у нас прошел в воспоминаниях. А вечером мы опять были вместе. Он, оказывается, остановился в том же самом доме на Гайсбергштрассе, где жил и я. Спать легли часов в двенадцать.
Поздно ночью меня разбудил сильный стук в дверь.
— Wer ist da?[115] — спросил я спросонья по-немецки.
— Открой, это я, Ванников.
Он был сильно возбужден.
— Кто там?
— Я только что говорил с Москвой. Звонил жене. Только успела она мне сказать, что в Ленинграде убили секретаря, как связь с Москвой прервали. Вторично я соединиться не смог.
— Кого же убили? Сталина или Кирова?
Ванников сел на кровать.
— У тебя есть какие-нибудь возможности связаться с Москвой?
— Откуда же у меня эти возможности? Они такие же, как и у тебя?
— Пойдем разбудим Арутюнова, — предложил Ванников.
Арутюнов, один из директоров, прибывших в Берлин из Англии, был ошарашен сообщением, как и мы.
Стрелки на часах показывали уже около пяти часов утра. Примерно через час выйдут газеты. Можно будет хоть узнать, что случилось — кто убит?
В начале седьмого вышли из дома. Было еще темно. Прошли втроем в сторону Цоо[116].
По вот наконец первые газетчики. Они пронзительно кричат. На первой странице крупными буквами напечатано — в Ленинграде убит секретарь областного комитета партии Киров.
Мы остановились как вкопанные.
— Что еще пишет газета?
— Больше ничего нет.
— Не может быть! — буквально взревел Арутюнов.
— Может быть, на других страницах что-нибудь есть?
Мы сели на скамью в саду зоопарка, и я стал шарить глазами по листам газеты, но, кроме этого короткого сообщения, ничего не мог найти.
— Я пойду еще газет принесу, — сказал Арутюнов. — Может быть, в других есть что-нибудь.
Зашли на вокзал Цоо. И я купил все вышедшие в то утро газеты. Но во всех было только лаконичное сообщение об убийстве и никаких комментариев.
— Что же случилось? — спрашивали мы друг друга. — Кто убил Кирова? У кого поднялась рука на любимца партии?
На этот вопрос мы не могли даже предположительно ответить. Нами овладела какая-то смутная тревога.
В Торговом представительстве в Берлине был установлен такой порядок: в воскресенье один из сотрудников назначался ответственным дежурным. Он должен был разрешать различные вопросы, не терпящие отлагательства, принимать необходимые меры по телеграммам или обращениям, поступающим в Торгпредство.
…Несмотря на сложную обстановку, многие сотрудники решили все же встретить Новый год празднично. Один из них, назначенный ответственным дежурным, приуныл. Он собирался в своей компании встречать Новый год, а тут совсем некстати его на первое января назначили дежурным. Он обратился ко мне:
