— Фу! — вытирая толстое раскрасневшееся лицо, выдохнул он. — Собирайтесь в участок.
— Зачем!
— Так приказано.
В участке уже были Шагов и Бадаев.
— Согласно распоряжению Енисейской тюремной инспекции, вам надлежит переехать в село Елань. Принести арестантскую одежду, — приказал пристав стражнику.
«Снова тюремная роба», — мелькнуло в голове Петровского.
— Я ехать не могу, — решительно выступил вперед Шагов.
— И я — тоже, — присоединился к нему Бадаев.
— Почему?
Они объяснили, что только сегодня получили телеграмму о приезде жен и детей. Пристав недовольно поморщился:
— Морока мне с вами…
Но отправить их не решился, и Бадаев с Шаговым остались ждать в Монастырском своих близких.
Григорий Иванович тепло попрощался с товарищами, Яковом Михайловичем и Клавдией Тимофеевной.
На следующее утро Петровский и Муранов спустились к Енисею. У берега уже качались две лодки с охранниками. Вышли из устья Тунгуски, обогнули остров. Скрылись из виду друзья, стоявшие на берегу, скрылось Монастырское. Перед ними раскинулась бескрайняя панорама тайги — безбрежный океан зелени, перерезанный сверкающей широкой лентой реки. Изредка на берегу мелькали деревушки, напоминающие маленькие украинские хутора.
— Усь!.. Усь!.. — подгоняли охранники запряженных в длинные лямки собак, которые бежали по берегу и тащили лодки.
Заскрипело, заскрежетало под днищем — сели на мель.
— Та!.. Та!.. Та!.. — остановили они собак.
Все вылезли из лодок, закатали штаны и стали толкать их на глубину. Солнце припекало, а вода была ледяной. Попали в сильное течение.
— Пац!.. Пац!.. — закричали охранники.
Обученные собаки быстро и ловко прыгнули в лодки, чтобы некоторое время побыть в роли пассажиров.
Остановились на короткий отдых, покормили собак и снова в путь.
Разве тут убежишь?.. Разве скроешься от всевидящего жандармского ока? Тайга не примет тебя в свои зеленые объятия, а если и примет, то навечно — недолго проплутаешь ее нехожеными тропами: зверь и голод быстро одолеют. Немногим удалось уйти отсюда.
2
В Елани ссыльные тоже пробыли недолго. Через неделю Петровского и Муранова отправили дальше. Тридцать верст ехали они телегой по ухабистой, тряской дороге до Енисейска. Там их встретил пожилой исправник — небритый и равнодушный, лениво промямлил, что есть разрешение устраиваться на квартиры, которые ссыльные должны подыскать себе сами. Неторопливо, переваливаясь с ноги на ногу, он подошел к конвоирной будке, позвал двух стражников, тоже немолодых, с добродушными, тупыми физиономиями, и распорядился, чтобы они внимательно следили за вновь прибывшими и докладывали ему об их поведении.
В Енисейске Муранов и Петровский сняли за десять рублей одну комнату на двоих и договорились с хозяйкой, что она будет готовить им обеды.
Через несколько дней прибыли с семьями Бадаев, Шагов и Самойлов. Друзья обрадовались, что они снова вместе. Бадаев и Самойлов поселились в том же доме, где жили Петровский с Муратовым. Шагов нашел жилище в соседнем доме. В Енисейске вся пятерка сфотографировалась на память в арестантских халатах и тюремных колпаках. Фотокарточки послали родным и знакомым. «Только матери не пошлю, а то будет горевать», — решил Григорий Иванович.
Неустроенность, плохое питание, непривычный климат уже давали себя знать: ослабел Шагов, слег Самойлов, заболела жена Бадаева, и Алексей Егорович отвез ее в Красноярск на операцию. Петровский помогал больным, занимался с детьми. Ему приходилось быть и сиделкой и посыльным.
Екатеринославские рабочие через мать Петровского Марию Кузьминичну прислали на имя Григория Ивановича довольно крупную сумму денег, которую он разделил между товарищами.
— Я пока обхожусь, — сказал Муранов.
Не взял денег и Петровский — надеялся отыскать для себя работу.
Депутаты обошли живших здесь политических ссыльных и у края дороги, на опушке леса, устроили свое первое совместное собрание, на котором Григория Ивановича избрали председателем енисейской колонии политкаторжан.
Всем ссыльным города и близлежащих селений решено было разослать письма-анкеты с просьбой подробно рассказать о своей жизни.
Ежедневно Григорий Иванович отправлялся на поиски работы. Шел улицами маленького городка мимо неказистых домишек, слыша за спиной шумное дыхание охранника, заходил в мастерские, которых тут было десятка три и которые громко именовались заводами, хотя в каждой работало не более пяти-шести человек. Политическому ссыльному нигде работы не было.
Вскоре из Красноярска вернулся Бадаев с женой, немного окрепли после болезни Самойлов и Шагов. Дружно все взялись за изучение истории, литературы, русского языка. Вместе с мужчинами стали заниматься жены. Идет по улице Бадаев, рядом — жена, в руке портфель, муж ведь лишен всех прав: увидит его охранник с поклажей — отберет.
Доменика Федоровна прислала Петровскому мною книг и учебников. Он записывал в самодельную тетрадь темы для будущих статей, связался с известным большевистским журналистом Михаилом Семеновичем Ольминским, знакомым еще по Петрограду. Тот переехал в Самару и начал издавать там «Нашу газету». Петровский уже послал ему одну свою статью, а теперь готовил новую. Кроме того, от него ждали материалов в петроградском журнале «Вопросы страхования». На столе лежит давно начатое письмо Доменике, которое он ежедневно дополняет, получается что-то вроде дневника. Когда заедает тоска, возьмет в руки карандаш, напишет несколько фраз, и сразу становится легче. «Если нельзя приехать, то пришли хотя бы фотографии. Только не снимайтесь печальными».
Как он радовался, получая письма от жены и детей! Сыновья стали совсем взрослыми, помогают матери, стараются хорошо учиться. Он чувствовал, как теплеет у него на сердце, а неволя не кажется столь тягостной.
За окном гудит и воет вьюга, колючий снег бьет в стекло. Скрипят деревянные ступеньки. Кашляя, без стука вошла хозяйка:
— Чего молчал, что у тебя жена как картинка?
— А где вы ее видели?
— У Самойловых на карточке. Такая красавица не приедет к тебе, старику, в Сибирь.
— Кто его знает, может, и не приедет… как позволят обстоятельства, — задумчиво ответил Петровский.
На каланче пробило двенадцать ударов. Полдень. Григорий Иванович машинально взглянул на часы — двадцать минут первого. «И тут произвол», — усмехнулся Петровский.
Кто-то тяжело и медленно поднимался по деревянной лестнице. Оказалось, охранник:
— Собирайтесь в участок.
— Зачем?
