Письма Цветаева к Нечаеву-Мальцеву направлялись с середины 1899 года на протяжении 12 лет. Последний отвечал на них в основном редкими телеграммами сугубо делового содержания. Однако письма Цветаева производят на него, по свидетельству архитектора Романа Клейна, громадное впечатление. Он читает их с большим увлечением. Становление связей между «духовным отцом» и «физическим отцом» музея, по выражению Марины Цветаевой, было необходимым и органичным. Цветаев видел в Нечаеве-Мальцеве единомышленника, которому он доверил дело своей жизни.
И. В. Цветаев
Об исключительно тесных и своеобразных отношениях между ними интересно рассказывает в своих воспоминаниях об отце Марина Цветаева. «Для нас, – вспоминает поэтесса, – Нечаев-Мальцев был почти что обиходом. «Телеграмма от Нечаева-Мальцева», «завтракать с Нечаевым-Мальцевым», «ехать к Нечаеву-Мальцеву в Петербург». «Что мне делать с Нечаевым-Мальцевым? – жаловался отец матери после каждого из таких завтраков. – Опять всякие пулярды и устрицы. Да я устриц в рот не беру, не говоря уже о всяких шабли. А заставляет, злодей, заставляет! – Нет уж, голубчик вы мой, соблаговолите! Из-за каждой дверной задвижки торгуется – что, да зачем – а на чрево свое, на этих негодных устриц ста рублей не жалеет». «С течением времени, – продолжает свои проникнутые теплотой и юмором воспоминания Марина, – принципом моего отца с Нечаевым-Мальцевым стало – ставить его перед готовым фактом, т. е. счетом. Расчет был верный: счет надо платить, предложение – нужно отказывать. Счет для делового человека – судьба, счет – рок. Просьба – полная свобода воли и даже простор своеволию. Так, Нечаев-Мальцев кормил моего отца трюфелями, а отец Нечаева-Мальцева – счетами. И всегда к концу завтрака, под то самое насильное шабли. «Человек ему – свой счет, а я свой, свои». – «И что же?» – «Ничего. Только помычал…» Но когда мой отец, увлекшись и забывшись, события опережал: «А хорошо бы нам, Юрий Степанович, выписать из-за границы». Настороженный жертвователь не давал договорить: «Не могу, разорен. Рабочие… Что вы меня вконец разорить хотите? Да это же какая-то прорва, наконец! Пусть государь дает!..» И чем меньше предполагалась затрата – тем окончательнее отказывался жертвователь. Так, некоторых пустяков он, по старческому и миллионщикову упорству, не утвердил никогда…» В целом, однако, если опустить все эти обыденные, вполне естественные в таком крупном деле «пикировки», И. В. Цветаев не ошибся в своем выборе. Можно с уверенностью сказать, что именно благодаря Нечаеву-Мальцеву, его настойчивым усилиям и средствам, долголетнее, продолжавшееся около 15 лет, строительство музея, несмотря на все трудности, было доведено до конца.
Из 3 млн 559 тыс. рублей, затраченных на постройку музея и приобретение коллекций, Ю. С. Нечаев-Мальцев внес 2,5 млн рублей. Кроме непосредственных денежных взносов на создание музея «главный жертвователь» сам участвовал в приобретении для него ценных экспонатов: 58 слепков с памятников античной культуры, древнеегипетских слепков, копий, мозаик, фаюмского портрета II в. н. э. («Юноша в золотом венке») и др. Наряду с дарами А. Д. Мейна, К. С. Попова, К. Т. Солдатенкова они были среди ценнейших экспонатов музея. Стареющий меценат не только отдавал делу создания музея много времени, средств, энергии, но и вкладывал в него буквально всю свою душу. Он никогда не выступал в роли лишь пассивного благотворителя. Перед началом работ он оплачивает праздник закладки музея 17 августа 1898 года, на котором присутствовал император, а сам при этом с 6 часов утра помогает расставлять цветы и расстилать ковры в павильоне для гостей, построенном по этому случаю архитектором Р. И. Клейном на Колымажном дворе на Волхонке.
Он не только жертвует деньги на облицовку фасада здания музея, но и узнав о невозможности использовать для этого коломенский мрамор (белый доломит, которым облицовывали стены храма Христа Спасителя), вследствие затопления шахт, сам едет в свои 70 лет, зимой, во главе экспедиции на Урал, чтобы установить там наличие месторождений мрамора и яшм и их промышленную годность для отделки музея. Потребовалось 6 лет непрерывной работы по выломке и поставке камня, однако трудности из-за дальности расстояния и новизны дела были преодолены энергией Мальцева. Мраморные работы при постройке музея были одними из самых трудоемких. Кроме уральского белого мрамора, шедшего на облицовку фасада, цоколь здания облицовывался сердобольским гранитом; из южной Венгрии шел мрамор на монолиты колонн, на стены у лестницы, на главную лестницу, на балюстраду, на пилястры. Везли мрамор разных цветов из Бельгии, из Греции (Фессалии, где возобновили разработку древних копей), из Германии, Финляндии, с юга России.
Р. И. Клейн
О высоком художественном уровне работ свидетельствовали и два мраморных фриза на главном фасаде здания, замечательных по размерам и красоте. Скульптурные ленты 34 сажен потребовали двух лет работы отечественных и иностранных художников. И. В. Цветаев в этой связи, имея в виду, прежде всего, огромные вклады и усилия по организации строительства музея со стороны Нечаева-Мальцева, писал: «Монументальность твердого материала, здесь употребленного, и отдаленным поколениям будет красноречиво говорить, на что было способно великодушие русского человека в начале XX столетия».
Великодушие Нечаева-Мальцева, его значение как главного мецената музея было еще раз испытано на прочность чрезвычайным происшествием. В ночь на 20 декабря 1904 года в строящемся здании музея неожиданно возник пожар, причинивший огромные убытки. Архитектор Р. И. Клейн, очевидец происшедшего, в ужасе сообщал: «Пожарными распоряжался лишь пьяный брандмейстер Тверской части, почему я сделал распоряжение… о присылке еще трех пожарных частей. Через час пожар был потушен, но в ящиках упаковка продолжала тлеть и пожарные, не церемонясь, пробивали ломами насквозь ящики, и, таким образом, громили все содержимое. Вы можете себе представить, что испытывали люди, заинтересованные в сохранении вещей, не имея возможности помешать этому вандализму. Меня отчаяние охватывало до слез…» Картина после пожара была неутешительная: обгорели наличники и мраморные стены, исковерканы и поломаны железные рамы, внутри попортилась штукатурка, сгорели 175 ящиков с гипсами. На сводах залов проступила вода, и при 27-градусном морозе все обратилось в ледяную массу, так что уцелевшие предметы покрылись ледяной коркой.
Великий князь и Цветаев были буквально потрясены несчастьем. У Цветаева, находившегося с семьей в Германии, после получения телеграммы о случившемся, на глаза, никогда не плакавшие, навернулись, по свидетельству дочери, слезы. Не потерял хладнокровия в данной ситуации один лишь Юрий Степанович, который в это время находился в Москве и не допустил остановки в строительстве музея. «Вот вам и Нечаев-Мальцев! – отозвался Цветаев. – Кроме него, пока не на кого возлагать надежды. Казалось, кто бы должен больше всех горевать: ведь горят-то его денежки, кровные! – а он утешал других и успокаивал: «Ну что эти убытки? Тысяч двадцать пять и только!» И оплачивал их, хотя убытков было много больше».
Наступало неспокойное, смутное время. До причин пожара так и не дознались. Подозревали поджог. Обсудив все, Нечаев-Мальцев с великим князем Сергеем Александровичем предупреждают вернувшегося Цветаева об осторожности: «У музея нашего… множество врагов и завистников!»
С приходом нового, 1905 года начались новые несчастья. На заводах Нечаева-Мальцева происходят крупные забастовки рабочих. Но и в это время, когда Юрий Степанович терпел «несметные убытки», он «ни рубля не урезал у музея». После убийства в том же году председателя Комитета по устройству музея, великого князя Сергея Александровича, Нечаев-Мальцев берет на себя руководство всей деятельностью комитета и не только ведет его заседания, но и входит во все подробности строительства и деловых отношений с учеными, архитекторами и художниками. Когда поток пожертвований от частных лиц совсем иссяк, он единолично берет на себя финансирование работ вплоть до их окончания, пожелав при этом действовать как лицо анонимное.
Война, волнения и забастовки, лихорадившие заводы в Гусь-Хрустальном, известия о рубке крестьянами лесов в его имениях пошатнули здоровье Нечаева-Мальцева. И Цветаев с Клейном молились только о ниспослании Юрию Степановичу сил «до окончания главного его благотворения».
Став во главе комитета, Нечаев-Мальцев глубоко вникал во все тонкости внутреннего оформления музея, создания его интерьеров. В этой работе большую роль сыграли художественные вкусы и пристрастия «главного жертвователя». О глубоком интересе, проявляемом Нечаевым-Мальцевым к древности, к античности и византийскому искусству, к живописи, в особенности к художникам академического направления, есть много свидетельств. Он был хорошо знаком со многими из них: Г. И. Семирадским, И. К. Айвазовским, В. Е. Маковским, которых И. Е. Репин отличал как наиболее эллинских по своему характеру из русских художников.
