С подлавкп зашипели на Степана подросшие без людского глаза котята. Кошек у него развелось полный чердак, жили они там зпму и лето, сами кормились, порскали, зазидез его, только самая старая, бывшей женой принесенная, признавала хозяина. Когда Нюрка ушла, она унесла кошку, но та прибежала. Всю-то ночь она мяукала тогда за дверью, но в горести своей Степан так и не расслышал. Кошка обжилась на подлавке у печной трубы. За три года бобылъей жизни Степановой наплодила косяки разномастного потомства, дикого и своенравного. Иной раз так размяукаются на разные голоса, что соседка-старуха руку отматывает, крестясь по ночам.
- Что вы там зашипели? Покладу в мешок, сдам Падышеву в кожсырье. А то выстроим летом общий дом, сломаю хибару, куда подадитесь?
На широкий двор Ермолая Чубарова сводили хлебовцы свой скот. Максим Отчев распоряжался приемкой, заглядывал в зубы коням, записывал в большую книгу, от какого хозяина сколько принял. Несколько человек долбили ломами мерзлую землю, врывали сохи, клали перекладины, вязали стропила для нового скотного сарая.
- Где твой бычок с кучерявыми рогами? - спросил Лежачего Острецов.
- Захворал, - едва молвил Степа.
- Что? И на него кулацкая чума напала? У Кагакцэва кони обезножили вдруг, а у тебя бычок захворал? Такто ты в новую жизнь идешь?
- Не могу я за хвост тащить его. Других заразит.
Степан вытряхнул из мешка железное добро.
- Я все сдал, и вы, гады, сносите пожитки!
- Давай сделаем мала куча, верху нет, а потом отойдем на Каменную гору, ударимся наперегонки, все добро нарасхват, кто больше утащит. Вот и равенство.
Завизжали подравшиеся лошади. Конюх, разнимая двух меринов, резонил их:
- Привыкайте, скоты, жить по-человечески.
- А на том дворе коровы взялись брухаться, на рога подымают. Каждая в своего хозяина нравом.
- В хозяйку, а не в хозяина. Посмотрели бы вы, как Василисина корова презирает всех взглядом, сопит, как царица на троне.
Степан покурил со строителями сарая, потолковал среди скотников, подавая советы, зашел в дом Ермолая, где заседало правление, вступил в разговор; - Курей под одну крышу надо. Кухню общую наладить. Пример показывать должны.
- Степан Авдеич, подсобил бы людям, - глухо сказал Антоном, - как раз за сеном собираются поехать.
- Давай валенки, тулуп, поеду. С удовольствием. Ты на меня не пошумливай. Сам-то небось блинов напоролся, а я со вчерашнего дня не ел.
Степан вышел во двор. Уже расхватали и запрягали коней в сани сеновозы. Достался ему огромный лютоглавый рыжий мерин, только Степан подступился к нему с хомутом, он, прижав уши, вытянул оскаленную морду.
- Цыц, кулацкий зверь! - Степан отскочил, упал, нечаянно надел хомут на себя. - Злые на нас, бедняков.
Возьму кнут, попляшешь у меня, бандит недорезанный.
Егор Чубаров с минуту полюбовался на Степана, потом спокойно запряг рыжего.
- Поедем вместе, Степа. Верп вплы.
Но вил Лежачий не нашел.
- Может, лопату взять?
- Да ведь нам не землю на сани-то класть. Своих аль нет вил?
- Есть, да рожок летось сломался. Рукп не дошли наварить.
- Да... Ладно, дам тебе тройчатки - на возу будешь стоять, а я подавать.
Вернулись онп с возом сена в столь разном состоянии, будто Егор в жаркой стране побывал - шел, ватник нараспашку, шапка на затылке, лицо пыхало румянцем, хоть прикуривай, а Степан дрожал на возу, слез, не попадая зуб на зуб, - все-то время, пока Егор павпвал воз, он дрог под ветром, засунув рукп в рукава, вслух мечтал о лете, как, бывало, знойным полуднем вздыхал о прохладе.
И еще рассказывал о новостях - выписывал газету "Беднота". Говорил он как одержимый, после даже сам пе помнил, о чем.
- А как ты. дядя Егор, думаешь, кто сейчас в стране главный оратор? Я вот, брат, научусь говорить, как оратор.
- Ты ба просил себе раоотенку по своему уму, - посоветовал Егор, скидывая сено.
Обидно было Степану, что работали все вместе, а ужинать разошлись каждый к себе.
Бычок околел и стыл. Степан начал было снимать шкуру, но ножик был тупой, и Степан бросил, надрезав только на коленях. До оттепели лежал труп под сараем, потом Степан выволок его на лошади за ноги на скотское кладбище, решив, что тухлятину лучше там ободрать, а тушу зарыть. Несколько раз собирался сделать это, но все руки не доходили, скребок гнулся. А когда снег сошел, на бычке сидели страшные птицы, ы Степан, поглядев издали, как они расклевывают падаль, молвил:
- Ишь, черти, прыгают, как спутанные. Обожрались.
Вернулся ни с чем. К весне он получил должность объездчика, информатора, сборщика сводок о полевых работах. Это по его незлобивому созерцательному характеру - знай себе вози сводки в сельсовет, а на станы полевые - газеты, новостишки. Всегда накормят кашей, угостят куревом. Нужен людям стал и потому развеселился.
6
Это была последняя весна вольной горько-сладкой жизни Автонома Чубарова...
Перед выездом на артельный сев яровых Марька крестным знамением осеняла коней, каждому дала по кусочку присоленного хлеба. Автоном покачал головой:
- Хватит, наблагословлялась...
Выехал на взгорье, оглянулся на обоз, услышал, как весело запеснячивают первосевцы, помягчел сердцем.
Всю посевную Автоном жил в степи, шел за плугом, за сеялкой, и чувство порядка и покоя наполняло душу.
И тогда веселили его широко зачерневшие обсемененные поля без прежних размежовок на загончики, звенели в сердце трезвоны жаворонков.
После сева пустили коней на отгул в луга с кустами буйно зацветшего крушинника, бересклета, с ползучим ежевичником и душицей по отложинам да западинам.
Автоном теперь уезжал за Дубовый колок - там на быках поднимали черный пар. Любил Автоном босиком пройти по борозде, лишь слегка придерживая хорошо отлаженный плуг, потом потолковать о предстоящем сенокосе.
За два утра Автоном натаскал в мешке двадцать сурчат. Дрожали СЕЙ, переливаясь блестящей рыжей шерстью, зыркалп из-под амбара глазками, скучая по матерям своим. Бабы поили нх молоком, и сурчата пообвыкли, начали играть, порская под амбаром. Много давали молока коровы в это майское сочнотравье. На задах вмазали котел, кипятили молоко, потом ставили в корчагах в погреб на лед, чтобы снять сверху поджаренно-коричневую пенку каймака и подать к блинам.
Вернувшись с полей, Автоном пустил коня под лопас к свеженакошеннои траве. Полюбовался Марькой, хлопотавшей у летней кухни, украдкой шлепнул по высокому бедру и побежал огородом на речку купаться. Шел, помахивая хворостинкой, глубоко и ровно вдыхал пахнувший травой и утренней прохладой воздух. Глаз отдыхал, любуясь молодой травой, пасшимися конями, голубым, не тронутым пока зноем, небом.
