несколько часов, проведенных в библиотеке, я почувствовала себя как в кошмаре, когда стала перебирать каталожные карточки, пытаясь найти книги Ваннера. Я несколько раз перерыла ящик на ВАМ-ВАР и всегда останавливалась в том же самом месте, чувствуя, как подпрыгивает сердце при виде этого:
Ванн, Уильям Харви. «Заметки о трудах Джеймса Хауэлла». 1924.
Ваннеро, Морис. L’Ornière, pièce sociale en 1 acte [35]. 1926.
Уму непостижимо, чтобы Нью-Йоркская публичная библиотека располагала какими-то заметками неизвестного критика и пьесой второразрядного французского писателя, о которой никто знать не знает, но не имела книг автора, чья фамилия должна идти между ними. Ни единой книги Ваннера. Ровным счетом ничего. Я обратилась к библиотекарше. Она сказала, что все, что у них есть, указано в каталоге. Но я понимала: немыслимо, чтобы в одном из крупнейших и наиболее всеобъемлющих книжных собраний в мире не нашлось бы книг Гарольда Ваннера. Его ранние романы имели некоторый успех, а «Обязательства» широко обсуждались. Объяснение было только одно. Это Бивел, один из главных спонсоров библиотеки, согнул и выровнял реальность.
Беспорядок — это вихрь, набирающий обороты с каждой проглоченной вещью. Я работала дни напролет, и у меня совершенно не было времени на уборку. В раковине — посуда, на полу — полотенца, повсюду вскрытые консервные банки и замшелые корешки Cronaca Sovversiva [36], хлебные крошки и гниющие огрызки, мухи и сороконожки, тряпки, испачканные чернилами, и забитый смыв. Ничто из этого нимало не беспокоило отца. Он расчищал необходимое пространство, вытирал столовые приборы о рубашку, делал бутерброд или работал над какими-нибудь элементами страницы и двигался дальше, ни на что не обращая внимания. Для него это были счастливые дни. Он радовался, что мы работаем вместе, бок о бок. Единственное светлое воспоминание о том периоде — это отцовская радость.
Однажды, ближе к вечеру, возник Джек с извинениями, объяснениями и поползновениями. Я дала ему выговориться, участливо кивая. Как только он умолк, я попросила его посмотреть вокруг и, сдержав прилив раздражения, которое, как я знала, закончится слезами, спросила, как ему кажется, есть ли у меня время на его запросы. Он в самом деле посмотрел вокруг. Я уже подумала, что он сейчас уйдет, но вместо этого он снял рубашку, убрал в сумку и, оставшись в майке, принялся убирать кухню. Я ожидала чего угодно, но не этого и растрогалась. Я сказала ему, что он ничего не должен делать, что я сама справлюсь — все, что положено говорить в такой ситуации.
— Нет-нет. Ладно уж, — сказал он с милым упрямством. — Тебе надо работать. Давай. Можешь положиться на меня.
Я его поцеловала, ошеломленная этой новой ипостасью Джека и преисполненная благодарности, и вернулась к себе в комнату через отцовскую мастерскую. Отец боролся с печатным станком, стараясь впихнуть какой-то нестандартный фрагмент. Я ему сказала, что пришел Джек, но он не обратил на меня внимания и обругал станок, продолжая искать, в чем там проблема.
Через пару часов я почти закончила фальшивый отчет. Вышло весьма недурно. Я задействовала весь жаргон, который Бивел обычно вычеркивал из автобиографии (он всегда говорил, что хотел быть понятным широкой публике, «рядовому человеку» или «среднему читателю»), и сочинила лихо закрученную, однако же правдоподобную галиматью, по которой невозможно было отследить никакие реальные финансовые операции. Я подумала, что на моего шантажиста произведет впечатление текст, понять который будет не так-то просто. Все эти технические рассуждения были вплетены в широкое полотно жизни Бивела. Этот текст соответствовал всем ожиданиям, которые, как я считала, имелись у большинства людей, воспитанных на фильмах и романах, о таком магнате, как Бивел. У меня были пышные, подробные описания его дома и имущества; иностранные сановники и лимузины; импровизированные поездки в Европу и Палм-Бич; актрисы и шампанское, сенаторы и черная икра. Для пущего эффекта я добавила музыкальных комнат Марии-Антуанетты в духе «Великого Гэтсби», салоны эпохи Реставрации и римские ванны. И все это, разумеется, было сдобрено пресыщением и моральным разложением.
Приближалось время обеда, а я только поклевала завтрак. Мне захотелось приготовить что-нибудь особенное для милашки Джека и отца. Жареного цыпленка. Может, даже подать вино. Свернув в рулон готовые страницы, я засунула их в рукав плаща и собралась в магазин. Отец по-прежнему возился со станком. Перед выходом я задержалась на кухне. Джек проделал превосходную работу и теперь был в ванной — сидел на корточках, пытаясь прочистить слив. Я поцеловала его в голову и сказала, что буду готовить обед.
— Знаю, время неподходящее, — сказал он, поднимая робкий взгляд. — Ты так занята и все такое. Но… я тут подумал, не могла бы ты напечатать для меня эту статью. Я покажу ее кое-кому в «Сан». Так она будет смотреться гораздо лучше. Спешить некуда. У меня с собой страницы, но если ты не можешь…
Никогда еще Джек не просил меня так откровенно о помощи и не признавал мои способности.
— О чем речь! Все что скажешь. Это не должно занять много времени.
— Спасибо. Так будет гораздо лучше, — повторил он. — Я оставлю страницы у тебя на столе.
Я ходила по магазинам, прокручивая в уме фальшивую автобиографию. Отдельные компрометирующие подробности лучше убрать; пару-тройку моих характерных оборотов надо изменить; а вот выброшенный абзац, если подумать, вполне годный, и можно его вернуть. Я поспешила домой, пока не забыла правку.
Джек все так же возился в ванной; отец все так же ругал станок. Я поставила сумки на кухонную стойку и пошла к себе в комнату записать замечания. На столе у меня лежал конверт со статьей Джека. Не трогая его, я продолжила править текст для вымогателя. Исправила несколько предложений и вычеркнула абзац-другой. Выброшенный абзац, который я решила вернуть, должен был валяться скомканным в корзине, ближе к верху, среди прочих комков бумаги. Достав один комок, я расправила его. Он был чистым. Еще один. Опять чистый. Еще. Опять. Большинство моих выброшенных страниц превратились в чистую бумагу.
За обедом я сидела подавленная и напуганная, стараясь жевать с аппетитом. Мне приходилось собирать всю волю в кулак, чтобы не коситься на сумку Джека.
Единственное мое утешение после обнаружения кражи состояло в том, что все эти страницы относились к вымышленной истории, сочиненной для шантажиста. Там не было ничего такого, что могло бы скомпрометировать Эндрю Бивела или указать на мое авторство. Облегчение от этой мысли перевешивало злость и грусть от того, как Джек поступил со мной. Уже
